Я не понял его вопроса, но он улыбнулся так неожиданно, что от смущения я перестал жевать.

Когда подошел товарищ Сурен, мастер уже поучал меня:

— Эх ты, дуралей! Раньше бы с тебя тут семь шкур спустили… И как ты сквозь землю не провалишься?.. На себя погляди — в твои годы целый дом был на моих плечах…

— Ну что я такого сделал, мастер?

— А то вот, что не учился как следует. Трудно было, что ли?.. В наше время мы об учебе и не мечтали. Ну и времена! У кого плов, а у кого ложка…

Он говорил громко, чтобы все слышали, но странно: чем больше он упрекал меня, или, как сказал бы отец, «срамил на весь свет», тем легче становилось на душе, и я даже стал улыбаться.

— Он еще смеется! — накинулся мастер Амазасп, протягивая мне бутылку с молоком. — Дуракам и тут делать нечего. Гляди, что не так сделаешь, уши надеру.

Но напрасно напускал он на себя суровость: я уже догадался, что, несмотря на длинные усы и хмурый взгляд, мастер мой был не из тех, кто дерет уши.

Как скоро забываются все беды и неприятности!

Накануне Нового года дела нашей семьи обстояли благополучней: отец поправился и хотя не выходил еще из дому, но чувствовал себя хорошо. Товарищ Сурен все-таки убедил его поступить на «фабрику». Мать на радостях упрятала подальше в сарай инструменты и стульчик отца. В комнате стало просторнее, чище и даже, как мне показалось, красивее.

В тот день я принес домой первую получку. Честно говоря, не полагалось, но мне выплатили за месяц вперед, так как приближался Новый год.

Я получил, как говорила моя мать, «большие деньги» — тринадцать рублей пятьдесят пять копеек. Когда я положил деньги на краешек тахты перед отцом, он удивленно поднял на меня глаза:

— Что это?

— Моя зарплата.

— Вай, умереть мне за тебя! — воскликнула мать.

Отец тут же послал с Зарик десять рублей товарищу Сурену за дрова:

— Долг платежом красен.

Три рубля он бережно сложил и спрятал в старенький кожаный кошелек, а мелочь протянул мне:

— На́, купишь себе что-нибудь.

Итак, у меня появились деньги на карманные расходы, целых пятьдесят пять копеек.

Вечером мать достала из сундука сушеные фрукты, поставила на стол вареную форель, хлеб, бутылку вина, которую в этот день прислала сестра отца. Вся наша семья уселась за стол.

Тик-так, тик-так! — вели счет минутам стенные часы.

Через несколько минут Новый год.

Отец дрожащей рукой наполнил стаканы. Когда стрелки часов встретились на цифре «двенадцать», мы подняли стаканы с вином.

— Дай нам бог счастливого года! — сказал отец.

— Аминь! — прошептала мать.

— Зарик, Рач, за ваше здоровье, детки! — взволнованный, продолжал отец. — Держитесь. Трудные времена нынче, и люди… я их никак не пойму…

Выпили. Потом родители поцеловались и поцеловали меня и Зарик. Мне вдруг страшно захотелось петь, и я хрипло затянул:

— Вардуш, стели-ка постель — ребенку вино в голову ударило.

Я и впрямь захмелел от первого в жизни стакана вина.

Уснул, и мне казалось, что во сне слышу ласковый шепот матери:

— Сыночек мой, умереть мне за тебя!..

Когда открыл глаза, мать стояла рядом и поторапливала:

— Вставай, вставай, вот-вот соседи придут поздравлять отца с Новым годом. Да и сам сходи поздравь их.

Я вскочил, быстренько умылся, надел лучшее, что у меня было, — башмаки, которые вчера начистил до блеска, и вышел.

Сперва заглянул к Газару. Там словно дожидались меня.

— Привет, здорово, рабочий класс джан! — сказал Газар и, хоть я считал себя уже взрослым, схватил меня под мышки, поднял и поцеловал в лоб.

— Береги родителей, расти большой, — благословила меня сестрица Вергуш.

На столе были сухие фрукты и всякая снедь. А Газар вынул из комода пузатый графин, наполненный какой-то желтоватой жидкостью.

— Сядь, выпьем по рюмочке водки.

Я ужаснулся, вспомнив вчерашнее вино.

— Нет, нет, — поспешно отказался я.

Газар засмеялся:

— И просить будешь — не дам, мал еще!

Сестрица Вергуш набила мои карманы конфетами и сухими фруктами. Я поблагодарил и вышел. Пошел к товарищу Сурену. Он тоже был уже на ногах. В его комнате было не так чисто, как у нас или у Газара. На столе — ни еды, ни вина, только в стакане стояли две большие белые розы, настоящие розы, свежие и ароматные, и это среди зимы!

Сидя за столом, Сурен переписывал что-то из книги. Когда я вошел и поздоровался, он поднял голову:

— А-а, пришел, Рач-джан? Здравствуй, с Новым годом тебя.

Он встал, обнял меня, расцеловал.

— Садись, — и придвинул мне табурет.

Я сел. Взгляд мой упал на книгу, там было много разных значков, цифр и какой-то странный чертеж.

— Ну, что ты там увидел? — сказал товарищ Сурен.

— Что это? — спросил я заинтересованно.

— Ишь ты! Хочешь знать?

— Ну, если нельзя, извини, — ответил я обиженно.

Он засмеялся:

— Обиделся? Можно, Рач-джан, пожалуйста. — И передал мне книгу. — На́.

Я полистал книгу, ничего не понял, только на обложке крупными буквами было написано: «Практическое машиноведение».

Я долго разглядывал чертежи, а товарищ Сурен как-то приуныл.

— Помешал я, пойду.

— Погоди, — сказал он мягко и, будто разговаривая сам с собой, добавил: — Не получается проклятая!

— Что?

— Задача вот не получается, Рач-джан, образования не хватает. Тысячу вещей нужно знать. — Потом неожиданно серьезно: — А ты школу бросил, дуралей!

Я удивился: товарищ Сурен никогда так не разговаривал со мной.

— Есть много разных вещей, которые не сделаешь по одному глазомеру, надо все знать, уметь, рассчитать…

Я позабыл, что сегодня Новый год, что нужно пойти поздравить всех соседей, я сидел и слушал.

— Детство мое было не таким, как у тебя. Родители умерли, я попал в приют, там научился читать и писать. Потом началась Октябрьская революция. Мне было шестнадцать лет, когда я ушел в подполье. В двадцатом году, в мае, мы подняли восстание против дашнаков. Голод, фронт, тиф… Время учебы пролетело… Теперь у вас трудновато дома, но ты учись… — Он вдруг рассердился: — Я устроил тебя в мастерскую, я и выгоню — иди учись.

Я не знал, что отвечать.

— Конечно, обязательно, — обещал я.

А он, словно не удовлетворившись моими обещаниями, все повторял: «Выгоню… в школу…»

Я взволнованно стал прощаться, но он взял меня за руку и сказал изменившимся голосом:

— Рач…

— Ну?

— У меня к тебе просьба. Выполнишь?

— Вай, товарищ Сурен!

— Знаю, знаю, что выполнишь, — прошептал он, — да и нетрудно это, только самому мне неудобно.

Он протянул руку к стакану и взял розы.

— Знакомый парень дал, тепличные. Отнеси эти розы Мариам-баджи, скажи, что Сурен прислал.

Я никогда не видал Сурена таким… нежным. Глаза его блестели из-под опаленных бровей, он старался не задеть загрубевшими пальцами лепестков, чтоб они вдруг не осыпались…

— Кому отдать? — переспросил я.

— Кому хочешь: или Мариам-баджи, или…

Он не назвал имени Каринэ, и поэтому я догадался: он хочет, чтоб эти розы я отдал именно ей.

— Будет сделано, — сказал я, осторожно взял розы и, не знаю почему, почувствовал себя бесконечно счастливым: мне казалось, что я принимаю участие в каком-то таинственном, непонятном, но хорошем и добром деле.

Мариам-баджи чуть не задушила меня в объятиях. Она целовала меня, всматривалась мне в лицо и снова целовала. Я подошел к Каринэ и протянул ей цветы.

— Что это? — удивилась она.

— Розы, — ответил я, улыбаясь, и почему-то добавил громким голосом: — Товарищ Сурен прислал, сказал — обязательно отдай Каринэ.

Я никак не ожидал, что мои слова произведут такое впечатление. Каринэ смутилась, зарделась и выбежала из комнаты, и Мариам-баджи, как-то странно улыбаясь, взяла у меня цветы, поставила их в воду и, угостив пахлавой, снова поцеловала меня и шепнула: