Вожатый, товарищ Аршо, построил в шеренгу отъезжающих, сделал перекличку и проверил их вещи. Ребята взяли с собой то, что требовалось по списку. Брать еду не полагалось, и в связи с этим последовал ряд комических «разоблачений».

Так, после проверки выяснилось, что мать Погоса ухитрилась запихнуть в его сумку тридцать пять яиц, десять круглых пирогов, шесть лавашей, вареную курицу, сыр и еще что-то. Мы были уверены, что за всю свою двенадцатилетнюю жизнь Погос вряд ли когда-либо видел сразу столько еды.

Наконец машины прибыли. Это были большие автобусы, крытые брезентом. Над мотором одного из них вился пар; точно такой я видел над горой Везувий в книжке у Зарик.

Погрузка продолжалась более получаса. И все это время на школьном дворе стоял такой гвалт, что перекрывал грохот жестянщиков.

Перед тем как сесть в машину, Погос отвел меня и Чко в угол двора и, великодушно жертвуя нам один из своих круглых пирогов, сказал:

— Учитель, Чко, вот я уезжаю — поглядывайте за моими голубями, а то Мко щенок еще. Вы смотрите, чтоб Хачик не переманил моих голубей.

Мко — шестилетний брат Погоса, которому после соответствующего инструктажа поручили уход за голубями.

Мы, конечно, пообещали помогать Мко во всем и тут же слопали пирог.

Наконец все отъезжающие заняли свои места, шоферы с деланным безразличием заканчивали дела. Потом автомобили зафыркали, задымили и медленно выползли из школьного двора. На улице они прибавили скорость и подняли сразу такие тучи пыли, что провожающие дружно зачихали.

Погос и Амо уехали.

Я и Чко будто осиротели.

С отъездом Амо и Погоса для меня и Чко квартал словно опустел. И вообще стало меньше старшеклассников. Если не считать девочек, которые для нас не представляли никакого интереса, то в квартале осталось несколько таких, как мы, малышей, которых сын гончара Овака Хачик презрительно звал «малявками».

На следующий же день после отъезда ребят Хачик сманил одного из голубей Погоса. Мко, конечно, и пикнуть не посмел, а когда вмешались мы с Чко, Хачик «ответил» нам так, что несколько дней после этого мы еле передвигали ноги.

Проучив нас, Хачик решительно изрек:

— Не суйтесь, не то разукрашу.

Что и говорить, нам не хотелось, чтобы этот «художник» расписывал нас. Мы присмирели.

Понемногу игры наши стали другими, да и мы тоже. Теперь мать уже не говорила мне: «Сорвиголова!»

Вот тогда-то мы принялись изучать окраины нашего квартала, иногда забирались и подальше. В подобных случаях мы казались себе такими отважными путешественниками, какими, наверно, не чувствовали себя ни Христофор Колумб, ни Давид Ливингстон.

В наших «кругосветных» путешествиях мы ежедневно открывали что-нибудь удивительное.

Так, исследуя часть нашего квартала, мы обнаружили узкий проход, который вел к рядам жестянщиков.

Мы тут же принялись исследовать этот проход и в конце его нашли довольно глубокую яму, полную всевозможных, причудливо изрезанных кусков жести.

Несколько дней мы были заняты тем, что собирали блестящие кусочки жести и таскали их к себе во двор.

На нашем дворе это вызвало серьезное недовольство, а парон Рапаэл прошипел:

— Так и бывает — сперва потакаешь, потом не оберешься!..

Не умерь старшие наш пыл, все содержимое ямы перекочевало бы на наш двор.

Страсть к жестяным обрезкам еще не остыла, когда произошло событие, которое привлекло к себе внимание всего квартала и поглотило нас целиком.

Однажды утром парон Рапаэл, как обычно, отправился на Кантар. Но уже через полчаса он вбежал взволнованный во двор и закричал:

— Все погибло!.. Горим!

Я и Чко, занятые тем, что пытались смастерить из ореховой скорлупки колесо для водяной мельницы, испуганно подняли глаза на дом парона Рапаэла.

Газар, спавший во дворе после ночной «работы» (он играл на какой-то свадьбе), вскочил от крика Рапаэла. Вышел из дому и мой отец, выбежали все соседки.

— Что случилось?..

— Все погибло! — снова повторил парон Рапаэл. — Магазин ограбили!

За несколько минут выяснились все подробности происшествия: войдя утром в свой магазин, Рапаэл увидел его пустым, а в одной из стен был пролом.

Стоит ли говорить, что все население двора тут же направилось к Кантару.

Чем ближе мы подходили к цели, тем больше становилось народу. Квартал пустел, постепенно стихали молотки жестянщиков, мастеровые, передавая друг другу необычайную новость, поспешно закрывали лавки и присоединялись к процессии.

На месте происшествия собралась огромная толпа. Милиционеры оцепили магазин парона Рапаэла. Ими командовал человек в штатском, крепко державший на поводке собаку.

— Сыщик…

— Собаку привели…

— Ну, теперь-то в два счета найдут, — ехидно улыбаясь, сказал какой-то толстяк.

Люди гневно оглянулись на него. Толстяк втянул голову в плечи и скрылся в толпе.

Пока следователь и милиционеры записывали что-то и Рапаэл лениво и неохотно отвечал на их вопросы, Грануш подняла такой вой, что следователь сделал ей замечание, а Рапаэл, улучив минутку, грозно покосился на нее (это заметил я и тут же сообщил Чко).

Следователь и милиционеры ушли, Рапаэл пошел с ними, тикин Грануш увели две женщины. Понемногу на Кантаре все улеглось. Продавцы люля-кебаба подбросили угля в свои мангалы, и над жаровнями снова повис голубоватый чад от подгоравшего сала. Снова наполнились воздушной кукурузой граненые стаканы, и продавцы дружно заголосили:

— Ади-буди! Ай, хороший ади-буди!..

Все, что тут творилось, так заинтересовало меня и Чко, что мы нарочно отстали от взрослых и остались на Кантаре.

Кантар казался нам сказочным царством. Среди всех чудес нас особенно привлекали красные петушки, насаженные на тоненькие палочки, и необыкновенно длинные конфеты тянучки, обернутые в разноцветные бумажки.

Глядя на эти лакомства, мы только облизывались — денег-то у нас не было.

Мы всё глазели, глазели, а иногда так близко подбирались к грудам сладостей, что лавочники даже гнали нас:

— А ну, убирайтесь, эй!

Но вскоре нам «повезло». Откуда-то подкатила арба с дынями. Возница задал корму волам и зашел в ближайший трактир пропустить стаканчик вина. Хозяин фруктовой лавки хотел сам разгрузить арбу, но, видя, что одному это не под силу, огляделся и, заметив нас, подозвал:

— Эй, вы, идите сюда!

Мы подошли.

— Давайте разгружайте! Получите по дыне.

Я и Чко с жаром взялись за работу. Лавочник стал возле арбы, чтобы беспризорники не растащили добро. Он по одной брал желтые дыни, бережно подавал мне или Чко и без конца повторял:

— Осторожней, не урони.

В самый разгар работы к лавочнику подошел какой-то мужчина:

— Здорово, Закар!

— Здорово, — ответил лавочник и, подавая мне дыню, сказал: — Осторожней, не урони.

Когда я подошел за следующей дыней, лавочник и незнакомец беседовали. Незнакомец сказал лавочнику:

— Видал, какой номер выкинул Рапаэл?

Лавочник фыркнул и тут же, сдержавшись, сказал:

— Этот знает, что делает. Артист, каких мало!

Незнакомец вскоре ушел.

Через два часа мы с Чко возвращались домой. Еще на Кантаре мы прикончили дыню поменьше и несли с собой другую.

По дороге я рассказал Чко, о чем говорил лавочник с незнакомцем.

— Ну, и что из этого? — спросил Чко.

— Не знаю, — ответил я.

Смысл этой беседы для нас обоих оставался неясным.

Для посетителей кофейни черного Арута ограбление магазина парона Рапаэла служило темой споров и бесед почти целую неделю. После происшествия в кофейне царило необыкновенное оживление; сюда хлынула такая толпа бездельников, падких на споры и пересуды, что, по-моему, черный Арут отныне должен был мечтать о набегах на все лавки в Кантаре.

Даже Газар, который, несмотря на соседство «конторы» зурначей с кофейной черного Арута, обычно не бывал там, даже Газар два вечера подряд не вылезал из кофейни. После этого неделю лежал больной, и я уверен, что он отравился смрадным дымом и зловониями кофейни «Наргиле».