Окно во двор. Аквариум, и в нем — Телескопа. Купил ее в зоомагазине на Арбате, когда однажды возвращался домой от Женьки Гурова (Левин товарищ, будущий художник): с собой были альбом, краски, кисточки и маленькая банка, в которой он мыл кисточки. В банке и принес Телескопу. Аквариум для Телескопы подарила Буба.

Горела у Левки настольная лампа. «Мамаша» допоздна на работе в театре. Светилось окно, мирная тишина. Может быть, ветер принес тогда с кондитерской фабрики «Красный Октябрь», расположенной по соседству с нашим домом, запах шоколада. Левка пишет опять совсем немирные слова:

Эх, потеряем мы много территории! Хотя она все равно потом будет нами взята обратно, но это не утешение. Временные успехи германцев, конечно, зависят не только от точности и силы их военной машины, но также зависят и от нас самих. Я потому допускаю эти успехи, потому что знаю, что мы не слишком подготовлены к войне. Если бы мы вооружались как следует, тогда бы никакая сила немецкого военного механизма нас не страшила, и война поэтому бы сразу же обрела б для нас наступательный характер или же по крайней мере твердое стояние на месте и не пропускание за нашу границу ни одного немецкого солдата. А ведь мы, с нашей территорией, с нашим народом и его энтузиазмом, с нашими действительно неограниченными ресурсами и природными богатствами, могли бы так вооружаться, что плевали бы даже на мировой поход капитализма и фашизма против нас. Ведь Германия так мала по сравнению с нами, так нужно только вникнуть немного, чтобы понять, как бы мы могли окрепнуть, если бы обращали внимание на военную промышленность так же, как немцы.

Я вот что скажу: как-никак, но мы недооцениваем капиталистическое окружение. Нам нужно было бы, ведя мирную политику, одновременно вооружаться и вооружаться, укреплять свою оборону, так как капитализм ненадежный сосед. Почти все восемьдесят процентов наших возможностей в усилении всех промышленностей мы должны были бы отдать обороне. А покончив с капиталистическим окружением, в битвах, навязанных нам врагами, мы бы смело уж тогда могли отдаваться роскоши. Мы истратили уйму капиталов на дворцы, премии артистам и искусствоведам, между тем как об этом можно было бы позаботиться после устранения последней угрозы войны. А все эти миллионы могли бы так помочь государству. Хотя я сейчас выражаюсь и чересчур откровенно и резко, но, верьте мне, я говорю лишь чисто патриотически, тревожась за спокойствие жизни нашей державы.

…Начальник генерального штаба сухопутных войск Ф. Гальдер, тоже 21 июня: «Совещание с разбором обстановки. Условный сигнал «Дортмунд!» — приказ о начале наступления, означающий проведение операции, передан… Дуче[4] предлагает для участия в операции на Востоке: один армейский корпус, две кавдивизии, одно моторизованное соединение… В Финляндии официально объявлена мобилизация…»

Гитлер еще за полгода до нападения: «Ведя наступление против русской армии, не следует ее теснить перед собой, так как это опасно. С самого начала наше наступление должно быть таким, чтобы раздробить русскую армию на отдельные группы и задушить ее в мешках».

Лева Федотов, 21 июня:

Если грянет война и когда мы, за неимением достаточных сил, вынуждены будем отступать, тогда можно будет пожалеть о миллионах, истраченных на предприятия, которые ничего плохого не было бы, если бы даже и подождали. А ведь как было бы замечательно, если бы мы были настолько мощны и превосходны над любым врагом, что могли бы сразу же повести борьбу на вражеской территории, освобождая от ига палачей стонущие там братские нам народы. Скоро придет время — мы будем раскаиваться в переоценке своих сил и в недооценке капиталистического окружения, а тем более в недооценке того, что на свете существует вечно копящий военные силы и вечно ненавидящий нас — фашизм.

Как же это беспокоило Леву! Он возвращается и возвращается к рассуждениям, прежде ему не свойственным. Точнее будет сказать — не сходит с них. Ведь он был, что называется, чистым ученым «в леонардовском духе». И если он и прошелся по просьбе учительницы истории Костюкевич с Наполеоном по Европе («Федотов, возьмите указку и пройдитесь с Наполеоном по Европе»), то сейчас, за эти дни июня, он с болью и ненавистью прошел по Европе с Гитлером, достиг наших границ и замер.

А мы так тогда и не узнали, что именно в эти дни он писал. Узнали… спустя много лет.

Во время каникул мы обычно не переписывались, связь не поддерживали. Когда я в Крыму увижу начало войны, увижу воочию зарево над Севастополем, после его бомбардировки, я буду поражен настолько, что даже не пойму, что случилось, что вспыхнула новая гитлеровская авантюра. Что это и есть вечно ненавидящий нас фашизм. И что на границах уже грянули первые залпы. И что война началась у меня на глазах!

И вот оно — 22 июня.

По обыкновению, Лева встал рано, как вставал рано и его маэстро Верди, который смотрел на Левку с портрета над фортепьяно. День у Левы, как и у любимого маэстро, должен был быть заполнен занятиями до отказа.

Время для Левы было тревожным и, как он считал, предвоенным, поэтому, после холодного умывания и короткого завтрака, Лева прежде всего обратился к дневнику, хотел просмотреть предварительные записи. И прежде всего, которую сделал накануне поздно вечером, ту, где война.

Дневник с ночи лежал раскрытым на столе на этой записи, лежали еще две незавершенные акварели: «мамаша» попросила сделать для знакомых, из зарисовок Киева.

Уверен, что в это июньское утро на Левке, как всегда, были его синяя летняя рубашка и синие летние брюки. Его летний костюм. Рубашка белесоватая в швах, потому что Левка сам яростно ее стирал. В этой рубашке и в этих штанах он на фотографии на Сельхозвыставке. Уверен, что несколько минут Левка простоял у окна, пообщался с Телескопой: «Скопа-Скопа, Телескопа! Па-те-ка!» — и, наверное, немного поиграл на пианино — вердиевская зарядка. Сел перечитывать дневник: «Я чувствую тревожное биение сердца, когда подумаю…»

Бруно Винцер, «Солдат трех армий», мемуары немецкого офицера: «Перед самой полуночью я приказал разбудить роту и построиться открытым четырехугольником. Распечатал коричневый конверт — секретный служебный документ командования! Он содержал тщательно разработанный приказ моей роте об атаке через границу; были точно предписаны маршрут и задачи дня. Пакет содержал, кроме того, прокламацию Гитлера, которую я должен был прочесть перед ротой… Оставалось еще три часа до того, чтобы распределить боевые патроны и отдать последние боевые приказы командирам взводов и командиру орудия, двигавшемуся в голове колонны. Осталось целых три часа, в течение которых люди, ничего не подозревая по ту сторону границы, спокойно спали на рассвете воскресного дня и в течение которых вермахт придвинулся непосредственно к самой границе… Итак, двести дивизий закончили развертывание. Тысячи командиров рот получили свои конверты… Целых три часа мимо наших боевых позиций проносились товарные поезда с востока на запад и с запада на восток. Поезда, шедшие с запада, везли в Советский Союз товары широкого потребления и машины. Поезда, шедшие с востока, везли пшеницу и нефть для Германии. Торговое соглашение выполнялось обеими сторонами до самой последней минуты; каждый случай задержки с нашей стороны мог возбудить подозрение. Однако стрелки часов продолжали двигаться. Еще два часа. Еще один час. Еще тридцать минут. На той стороне, в деревне у самой границы, заскрипела дверь коровника и загремели бидоны, где-то задорно запел петух. И снова воцарилась полная тишина, какая бывает только ранним утром воскресного дня. Теперь осталось всего пять минут до начала атаки. Четыре… три… две… еще лишь одна минута…