Однако стоило машинам отъехать, как Лев Давидович резко толкнул шофёра. Тот кивнул, не оборачиваясь, и нажал клаксон. Колонна начала ускоряться.

У здания Харьковской ЧК притормозили. Троцкий спрыгнул на тротуар, вбежал в двери, охрана и свита — следом.

— Иосиф! Хватит тут возиться, мы уезжаем.

— Есть, Лев Давидович, — Бешанов поспешно вскочил из-за стола.

— Архивы сжечь.

— Да как же, товарищ Троцкий, там же на контру столько всего!—

— Не беда, Иосиф, новую контру себе наловишь.

— А с теми, что уже сидят? Сиверс уже признался, что занимался вредительством!..

— А Шульц?

— Шульц его и припёрла к стенке. На очной ставке. Её показания полностью изобличили предательскую деятельность—

Губы Троцкого недоверчиво скривились.

— Вот, у меня как раз тут её бумаги—

Нарком взял пачку листов, бегло пробежался взглядом; точнее, это могло показаться, что беглым, на самом же деле Троцкий, обладая феноменальной зрительной памятью и скоростью чтения, успевал за минуты усвоить содержимое сложных и запутанных документов.

— Эх, Иосиф… — покачал он головой. — Ну, её счастье, что некогда нам с ней как следует поработать. Наплела она тебе с три короба, а ты и поверил. Измену из пальца высосала. «Не расписывался на сводках», ха-ха. Это у нас Коба очень любит, чтобы на его рассылках из наркомата национальностей все закорючку бы поставили, а я так внимания не обращаю. Чепуху она плела, эта Шульц.

— Так как же… — сбивчиво забормотал Бешанов. — Тогда Сиверс что же, не виноват, что ли?

— Ещё как виноват, и расстрелять его надо непременно. Фронт разгромлен, бежит, белые не сегодня-завтра будут в Харькове, а мы что же, Рудольфа Сиверса к ордену Красного Знамени должны за это представить? Расстрелять, обязательно расстрелять! С непременным распубликованием, как Старик любит говаривать.

— А Шульц?

— Её тоже расстрелять. Сильно подозреваю, она не та, за кого себя выдаёт… но времени вести следствие у нас нет, да и неважно это. Контра она или не контра, но отвечать за провал тоже должна. Вместе с Сиверсом. Не тяни, Иосиф, вызывай команду и списывай их всех. Мы — на вокзал. Не медли, как закончишь — немедленно выезжай. Долго ждать не будем, предупреждаю прямо.

— Ну, мы с ней разберемся тогда, с Шульц этой… — лицо Бешанова наливалось тёмной кровью.

— Отставить! — поморщился Троцкий. — Всё-таки интеллигентная дама. Давай-ка, Иосиф, без этих твоих фокусов. Просто расстрелять, не мудрствуя лукаво. Имей в виду, правду я всё равно узнаю, так что не советую хитрить.

— Слушаюсь, — понурился Бешанов.

— Ладно тебе. Наловишь ещё себе контры, говорю же! Всё, Иосиф, исполняй. Да смотри — задержишься, опоздаешь — пешком до Москвы добираться станешь.

Чуть больше ста вёрст от Купянска до Харькова. Чуть больше ста. В былые времена проскочили бы их и даже б не заметили, а теперь… Эвон, пыхтит впереди поезд, «на закланье предназначенный», как пафосно выразился Петя Ниткин. «Единая Россия» — следом, и не летят они, но тащатся. Хорошо, если вёрст пятнадцать в час выходит…

Их встречали брошенные красными станции и полустанки. И, словно вновь пробираются они через всю Россию из охваченной мятежом столицы на юг — провряй все стрелки, следи, не разобраны ли пути, нет ли ещё какой пакости. На месте красных Федя Солонов постарался бы взорвать хоть и самый мелкий мост — тут бы всё и встало.

Но Господь миловал, а, может, уже и некому было у красных сейчас что-то минировать. Части их, перемешавшись, частично побросав оружие, в беспорядке отходили кто куда. Иные так и вовсе не от ходили, а попросу рас ходились — по домам.

Никогда ещё Федор не видел Две Мишени таким бледным. И никогда не видел его молящимся при других. Молитву Константин Сергеевич всегда вершил сам, вдали от чужих глаз; сейчас же — молился вслух, никого не стесняясь.

И никто не задал ему никаких вопросов. Какие уж тут вопросы…

Чугуев они прошли уже вечером. Пришлось замедлить ход, двинуться вперёд целую роту александровцев — но никто не попытался преградить им путь, и сам городок замер, застыл, вымер — обыватели попрятались, двери крепко заперты, ставни захлопнуты, на вокзале — ни души.

— Черт с ними, — сквозь зубы бросил Две Мишени непонятно в чей адрес. Врага рода человеческого он старался не поминать вслух, видать, сейчас и впрямь край наступил. — Слушайте меня, братцы-александровцы, господа прапорщики. У нас приказ Государя и главнокомандующего Добровольческой армией — взять Харьков. Харьков мы, конечно, возьмём. Но по-своему.

— Константин Сергеевич! — не выдержал Федя. — Так что же с Ириной Ивановной? Она что, в Харькове была? Зачем, почему?.. И в чека попала? Так, значит, её выручить надо!

— Именно это, дорогой Федор, мы и собираемся предпринять, — лицо полковника не оставляла жуткая, могильная какая-то бледность. — И, чтобы всё получилось, действовать предстоит, как шестерёнки в часах, без единого сбоя. Держат её вместе с другими заключёнными в Харьковской ЧК, вот здесь… — карандаш ткнул в карту города. — Командование полком примет Чернявин, он город брать будет, а мы с вами — если вы, конечно, со мной! — отправимся совсем в иное место. Предупреждаю сразу — я намерен нарушить приказ. Согласно ему, я должен возглавить штурм, но я… — Аристов выдохнул, — не чувствую в себе сил сделать это. Поэтому пусть вся слава пойдёт начальнику штаба. Что скажете, господа прапорщики?

— А чего тут говорить, Константин Сергеевич, куда вы — туда и мы, — решительно сказал Фёдор.

Остальные кивали, кто молча, кто повторял всед за Фёдором. Первая рота Александровских кадет, вернее, то, что от неё осталось после почти девяти месяцев войны.

— Патроны берите по три нормы, — распорядился полковник. — Тяжело, но ничего не поделаешь.

По старой привчке, ещё четырнадцатого года, александровцы везли с собой на платформах тяжёлые грузовики. Харьков — город немаленький; тогда, по осени, без машин они бы уж точно никого не спасли. Платформы прицеплены в конце поезда, грузовики съезжают с них своим ходом. И тогда — держитесь, красные!

…Так называемые «ударные пролетарские дивизии» — благодаря кипучей энергии Льва Давидовича Троцкого — и впрямь удалось если не «сформировать» по всем правилам, то, по крайней мере, собрать туда людей и выдать им оружие.Верные, как смерть, трёхлинейки, да подсумок с патронами. Кому-то досталось и гранат, а вот с пулемётами было совсем плохо.

Разбитые же части с фронта, словно понимая, куда будет направлен следующий удар белых, Харькова старательно избегали. Вереницы самых упорных и упрямых по-прежнему пробирались от Купянска к столице советской Украины лесными дорогами, сельскими просёлками, однако они безнадёжно опаздывали…

Однако рабочие дивизии выдвигались к окраинам Харькова. Дело шло уже совсем к вечеру, когда на идущей с юга к центральному вокзалу ветке возник, словно призрак, летящий на всех парах поезд.

Паровозы, нагруженные взрывчаткой, ещё только готовили. «В чистом виде» её на складах не оказалось, и локомотивы решили загрузить артиллерийскими снарядами. Пока их подвезли, пока таскали тяжеленные ящики — за окнами депо тяжело ударили морские орудия «Единой России».

Шедший первым поезд-смертник сбросил ход перед харьковским вокзалом; соскочившие с него люди быстро перевели стрелки, и бронепоезда ворвались на главную станцию прямо следом за ним.

Федя Солонов никогда не бывал в Харькове. Он просто крутил баранку грузовика, старательно следуя за головной машиной, что вёл сам Две Мишени. За их спинами дробно рассыпалась стрельба, часто-часто строчили пулемёты, окрестные дома, словно от ужаса, вздрагивали от близких разрывов.

Вокзальную охрану александровцы опрокинули быстро. Так же быстро и сноровисто сгрузили машины. Запрыгнули в кузова, подняли — по старой привычке — красное знамя. «Автомоторный отряд „Заря Свободы“», неволько вспомнил Федор.