Но всё равно, они тут завязли, завязли глубоко, словно машина на бездорожье; пузырь этот был вовсе не лёгким и летучим мыльным, напротив — тяжеленным, словно свинцовый шар. И сам по себе он никуда не собирался «уплывать», профессор ошибался, страшно ошибался!

Юлька вновь навалилась на чёрную сферу всем невеликим своим весом. Её по-прежнему не было тут, она не видела собственного тела, точно во сне. Но ей казалось, что она именно наваливается, упирается, что сандалеты скользят по влажной земле, будто она где-то на Щучьем озере играет с Игорьком и остальной компанией.

Ей было ужасно больно. Голова уже не просто кружилась, она горела, в глазах плавали блестящие стеклянистые точки и круги, однако она всё равно толкала.

Этого пузыря не должно здесь быть!

Не должно, любой ценой!..

…А потом он вдруг содрогнулся, пополз, поплыл, поднимаясь над зияющей пробоиной в золотистом потоке; поплыл, отдаляясь, унося с собой всё и всех, там находившихся.

Но не только там — сфера дрогнула, изменила форму, словно осьминог, выбросила тёмное щупальце, подхватила что-то и теперь поплыла окончательно.

Юлька замерла, где и была. Сил не было, она не могла двигаться, словно зависнув над чернотой пробоины.

Правда, там, «внизу», золотистый поток начал медленно сходиться, набегал со всех стороны на открытую рану, оставленную тёмной сферой. Золотое сияние затягивало, закрывало прореху, и Юлька, глядя вниз, вновь видела поднимающиеся из праха Исаакий и Казанский, Адмиралтейство и шпиль Петропавловки, Ростральные колонны и Эрмитаж…

«Это же мне кажется, просто кажется!» — твердила она себе, словно заклинание. Не может же оно всё рушиться, а потом сразу же восстанавливаться! Это просто… просто кино!

Стало легче, но боль отступать не торопилась, и Юлька по-прежнему никуда не двигалась. Взгляд её по-прежнему прикован был к чёрной глобуле, что плыла вдаль, но поразительным образом никуда не уплывала — оставалсь такой же, а вот золотистые леса вокруг менялись всё сильнее, и вот уже темная сфера достигает иной реки, столь же широкой и неоглядной; начинает погружаться в неё, и цвет её разом меняется — из чёрного делается серым, а потом и это бесцветье начинает уступать место всё тому же мягко-золотистому свечению; шар сливался с великой рекой, растворялся в ней, и вот он уже исчез полностью, скрылся, вернувшись туда, где должен быть.

И вот это безвременье, пребывание там, где их не должно было быть, обязательно должно отразиться на кадетах; как они говорили, что ничего не помнят, один только Федор что-то вспоминал в смутных снах? Значит, время милосердно стёрло почти все следы, потому что —?..

Этого Юлька, само собой, не знала. Она просто висела, словно застывшая в полёте птица, видела, как затянулась окончательно чёрная дыра, понимала, что надо «возвращаться», но категорически не знала, как. Голова так и кружилась, мысли путались. Она… должна… вернуться… вернуться… вернуться…

А когда голова, наконец, перестала кружиться, она поняла, что лежит в постели, на своей кровати в квартире бабушки и дедушки Игорька, лежит, заботливо укрытая одеялом, а рядом сидит тот самый Игорёк. Сидит, весь какой-то словно почерневший, осунувшийся, глаза ввалились; на коленях книжка, но непохоже, что читает.

— Юлька… — услыхала она его шёпот. — Ну очнись, ну, пожалуйста… очень тебя прошу… ты же живая, Юлька… возвращайся…

А потом её взяли за руку.

И вот тут она поняла, что пора.

И открыла глаза.

Игорёк аж подскочил.

— Юлька! — заорал он. И сразу же: — Ба! Деда! Юлька очнулась!

Что случилось потом — не описать словами. И ба, и дед влетели в Юлькину комнатку, побив, наверное, все мировые рекорды в спринте.

Были слёзы, объятия и снова слёзы и опять объятия.

— Ох, ох, Юленька, как ты же нас всех напугала…

— Двое суток как мёртвая лежала!

— Ну не как мёртвая, Игорь, не придумывай!

— Как спящая — это да.

— Как Спящая Красавица, — улыбалась бабушка сквозь слёзы.

— Именно! Просто как спит, только не проснётся никак!

— Но вот теперь-то проснулась наконец…

— П-простите… — всё, что пришло Юльке на ум в тот миг. — Я… я должна рассказать…

— Какие рассказы, милая, отлеживайся!

— Да я уж и так столько лежала!.. — Юлька попыталась спустить ноги с постели, но тут Игорёк с ба и дедом встали стеной, словно новгородцы перед псами-рыцарями и Юлька оказалась повергнута обратно на подушки.

— Там такое… такое… — и она заговорила, поневоле сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое и возвращаясь обратно, но потом всё-таки сумела кое-как изложить всё увиденное более-менее внятно.

В комнатке воцарилась тишина.

— Что ж, — выдохнул наконец Николай Михайлович, — самое главное, Юленька, что ты жива и здорова. Всё остальное — вторично.

— А кадеты? — не выдержала Юлька.

— И кадеты тоже. Но с ними всё кончилось благополучно, они вернулись в свой поток, ты с ними чаи гоняла, — улыбнулась бабушка. — Гораздо важнее, что с тобой приключилось!

…Юлька потеряла сознание далеко не сразу, рассказывал дедушка. Сперва 'с тебя шли данные, потоком, каких никогда ещё не было. Невероятная активность, пространственно-распределённая — Стас всё грозится разработать транслятор, но это, понятно, дело не сегодняшнего дня. Мы видели, как твой разум взаимодействует с чем-то совершенно непредставимым…

— И, конечно, то, что ты видела — это не на самом деле, — продолжила бабушка. — Это сознание твоё старалось представить тебе в хоть сколько-то понятном виде. Но вот все эти видения катастроф — они не просто так. Мы зафиксировали очень необычные активности эфира, его возмущения. Ты, милая, уже не просто «чувствующая» — ты способна на куда большее. И самое опасное тут кроется в том, что мы понятия не имеем, как это скажется на нашем времени, как отзовётся в нашей реальности.

— Но пока что ясно, что не произошло ни расхождения, ни, напротив, амальгамирования потоков, — Николай Михайлович оставался спокоен, хотя Юлька видела, чего ему стоит это спокойствие. — Никакие изменения в нашем прошлом, неважно, людьми ли из нашего потока или из иных, невозможны. Теория на этот счёт оставалась весьма смутной, но теперь мы получили экпериментальные подтверждения. Поток скорее разрушится, или же в нём возникнут локальные турбулентности… или не очень локальные… но изменения не двинутся против тока времени. Не перейдут в наше «сегодня». И это значит, — голос его упал до шёпота, — что усилия наши тщетны. Бедная Россия, Господи, несчастная наша Родина… — он замер, закрыв лицо ладонями.

— Как знать, дорогой, — непривычно мягко сказала бабушка, обнимая профессора за плечи. — Как знать, изменения могут отозваться совсем не так, как нам кажется, и над Кремлем ещё появится наш флаг!

— Отчего ты так думаешь? — искренне удивился профессор.

— Действие было совершено. Реактивность эфира нам известна. Собственно, об этом ещё древние греки догадывались, особенно гностики. Мы с тобой эффекта может не дождаться, но вот они, — она указала на Игорька с Юлькой, — вполне смогут. Я надеюсь.

Николай Михайлович хмыкнул.

— Может быть. А, может быть, и нет. Наука, дорогая, не оперирует подобными категориями. Вероятность, которую можно подсчитать — да, но не «может быть». Так или иначе, нам с тобой пора… готовиться.

Мария Владимировна кивнула.

— Только чтобы с Юлей уже такого бы не приключилось.

— Не, не будет, — решительно сказала сама Юлька. — Я Игорька провела, и ничего. А тут совсем другое было!

— Вот и я тоже так думаю, — кивнул профессор. — Ну, а мы с Мурой станем готовиться. Выжимки из книг, оборудование, ценные вещи… ну, и «якоря», чтобы нас не вынесло бы обратно.

— А и вынесет — не беда, — подмигнула бабушка. — Юля, если что, нас обратно отведет.

— Эк у вас всё просто выходит, — буркнул Игорёк. — А я что? Я куда?

— Решим по ходу дела, — отрезал Николай Михайлович. — Не пропадёшь, мой дорогой, в любом случае. А если поучишься в тамошней гимназии, то, право же, тебе не повредит.