По характеру своему Хомов был человеком добрым, скорее даже мягким. Он смотрел на мир глазами полюбившихся ему героев книг и старался во всем следовать им в жизни, свято чтя законы чести, достоинства, благородства. Он был убежден, что человек по природе добр и предназначение его в жизни — творить добро, счастье, а не убивать себе подобных. Но в эти минуты он не ведал сомнений. Враг пришел на его землю, чтобы нести зло, и он, Хомов, волею обстоятельств оказавшись с ним лицом к лицу, не мог допустить этого.

Тем временем переправившиеся на наш берег вражеские лазутчики вышли в тыл наряда Хомова и залегли за краем насыпи в ожидании благоприятного момента.

Враг усилил огонь по заставе и бросился в новую отчаянную атаку на мост. Ценой больших потерь ему удалось прорваться почти вплотную к окопу, который защищали трое пограничников. Те шестеро, которые затаились за насыпью, видимо, решили, что их час пробил. Чтобы не испытывать судьбу, один из них швырнул в окоп гранату. Лишь после этого лазутчики бросились на насыпь. К счастью, граната перелетела окоп и скатилась с бруствера. Ее взрыв заставил Старкова обернуться, но было уже поздно. Завязалась рукопашная схватка. До последнего момента ничего не подозревавший Хомов продолжал вести огонь по атакующему противнику. Удар по голове отбросил его от пулемета. Израненные Старков и Исаев, отбиваясь от наседавшего врага, отходили по ходу сообщения к заставе. Они слышали, как в самом начале стычки захлебнулся, умолк пулемет, и мысль о гибели Аркадия болью отозвалась в их сердцах.

Отзвуки боя долетели до Чернова в самый неподходящий момент. В немецкой каске, в полный рост стоял он на берегу и сигналил фонариком. В другой его руке была зажата граната. А с румынской стороны на этот огонек осторожно выруливала саперная лодка. Несколькими минутами раньше Чернову вместе с Костиным и Алешиным удалось захватить вражеского лазутчика с той стороны, и вот теперь они готовили ловушку остальным.

До прихода проверки все было спокойно. Их «секрет» нес службу на правом фланге в районе «редкого кустарника», в том месте, где река, закругляясь излучиной, вплотную подступала к шоссе. Опытный, хитрющий Тимушев, командир 3-го отделения, появился вместе с Овсянниковым, как всегда, внезапно, точно вырос из-под земли. Но Чернов тоже не лыком шит: пропустил проверку почти над собой и — в спину: «Пропуск!»

— Так заика может получаться, — сказал Тимушев. Сержант был по национальности коми и, когда волновался или торопился, говорил с сильным акцентом.

— Не робей, воробей, — пробурчал себе под нос довольный Чернов.

«Секрет» правого фланга собрал в эту ночь очень непохожих людей: молчаливый, почти угрюмый, Чернов, вежливый и обходительный Алешин, добряк и весельчак Костин. Алешин с Костиным были друзьями. Огромный добродушный Костин питал слабость к хрупкому голубоглазому Алешину и звал его ласково: «сынок». Чернов таких эмоций был лишен начисто. Это был человек не слова, но дела. Все, чем он занимался — чистил ли оружие, строил ли дзот, шел ли на границу, — делал основательно и с полной отдачей. Даже любимый бокс он осваивал планомерно, по-деловому, порой изнуряя себя до крайности. «Ты что себя гробишь, Чернов?» — случалось, говорили ему. «Не робей, воробей», — бурчал себе под нос Чернов или вовсе пропускал мимо ушей подобные реплики.

После ухода Тимушева Чернов рассредоточил наряд: в предрассветный час видимость лучше, да и сподручней для маневра при случае. Прошло еще немного времени, и с реки долетел слабый всплеск. «Рыба играет», — подумал Чернов. Но вскоре всплеск повторился — ближе и отчетливей. Слева щелкнул прицельной планкой Костин, значит, тоже уловил подозрительное. Условным сигналом Чернов подозвал к себе Алешина. Осторожно, стараясь не зашуметь камышом, выдвинулись они к Костину и чуть левее, откуда — теперь уже совсем отчетливо — долетали частые всплески. Кто-то плыл к нашему берегу. В том месте, где они залегли, берег был крут и глинист, и тому, кто плыл, чтобы выбраться наверх, не миновать было дозорной тропы, которая наискосок сбегала к самой воде. Так оно и вышло. Человек вышел из воды, снял с головы узелок, стал карабкаться наверх и тут же нащупал тропу. Наверху он быстро достал из узелка фонарик и просигналил на ту сторону: три короткие вспышки, пауза, еще три короткие… Потом он стал одеваться. В этот неподходящий для него момент пограничники и сграбастали его. Быстро и аккуратно. Чернов дернул за ноги, Костин своей лапищей замуровал рот, а Алешин вставил кляп.

Обследовали содержимое узелка. Он крепился на каске, и в нем помимо одежды были галеты и пистолет. Чернов тут же напялил на себя каску, взял в руки фонарик и изложил свой план: «Остальных мы тоже возьмем живьем». Возражений не было. Пленного связали и оттащили в камыши. Сами же изготовились и стали ждать «гостей». Ни у кого из них и в мыслях не было, что это и есть начало войны. Захваченный лазутчик и те «остальные», которых они теперь ждали, были для них обычными нарушителями границы, которых надо было обезвредить и доставить на заставу.

Легкий резиновый понтон вынырнул из полутьмы фарватера и, глотая расстояние, быстро заскользил к берегу. Ободренный успехом своего разведчика, противник спешил не упустить счастливый шанс.

Чернов приготовил гранату, встал в полный рост и просигналил фонариком: три короткие вспышки, пауза, еще три короткие…

Понтон был уже совсем рядом, уже четко обозначились под обрывом его внушительные формы, уже слышалась чужая речь, и в этот самый момент Чернов вдруг отчетливо услышал перестрелку. Слева за спиной разгорался бой. Это обстоятельство круто меняло дело. Ждать больше не было смысла, и Чернов швырнул гранату прямо в подходящий к берегу понтон. Через минуту все было кончено. Искалеченный взрывом понтон медленно кружил у берега, несколько трупов застыли на его решетчатых банках, а тех, кто оказался в воде, догнали пули пограничников. Костин, несмотря на свои габариты, ловкий и сноровистый в движениях, быстро скатился к воде и снял с понтона уцелевшее оружие: автоматы, ножи, боеприпасы. С того берега открыли огонь. Били неприцельно, но густо. Веером сыпал трассирующими пулемет.

У самого края обрыва Костин вдруг охнул и осел.

Алешин бросился к товарищу, перехватил трофеи, помог отползти в камыши. Рана оказалась неопасной: пуля вспорола лишь мякоть мощного его предплечья. Рукав быстро набухал кровью. Алешин разорвал индпакет, разрезал трофейным ножом рукав гимнастерки и стал бинтовать рану. Движения его были мягкими и осторожными, он старался не причинить другу боли. Но Костин уже пришел в себя, к нему вернулись обычное его благодушие и юмор.

— Смелее, сынок, стерплю. От тебя все стерплю…

Пока Алешин бинтовал Костина, Чернов внимательно следил за действиями противника и пытался разобраться в случившемся. Теперь стрельба доносилась не только из расположения заставы, но и справа — от стыка. Выходит, противник пытался высадиться на наш берег одновременно в нескольких местах. Что же это? Очередная провокация или… Ход его мыслей прервали. Четыре красные ракеты одна за другой поднялись в предрассветное небо. Застава звала на помощь!

Захватив трофеи, Чернов, Костин и Алешин кратчайшим путем бросились к «Береговой крепости».

Сойдясь с врагом в яростной рукопашной схватке, пограничники теснили его к реке и дзоту-1. Минутой раньше, когда рухнули ворота и встала перед ними атакующая вражеская цепь, тоже со штыками наперевес и тоже взвинченная азартом боя, на какое-то мгновение, подобно короткому замыканию, наступило оцепенение. Растерялся и враг. Но уже в следующее мгновение дружное «ура» огласило берег и, увлекаемые Тужловым, пограничники бросились вперед. Короткой очередью старший лейтенант свалил двоих, отбил автоматом скользнувшее к груди лезвие штыка и с подседам ударил прикладом сбоку — вражеский солдат без звука осел на колени. Справа Костя Шеин основательно, по-крестьянски, орудовал винтовкой, приговаривая при каждом ударе: