— Вот если бы мачете, тогда…

На что Макаренко простодушно заметил:

— Плохому танцору, знаешь, что мешает?

— Не знаю.

— Как-нибудь скажу. По секрету, — пообещал сержант и невольно развеселил нас с Бесединым.

Эта шутка, как ни странно, добавила нам уверенности.

— Дамин, а тебя ждет кто-нибудь, есть девушка? — спросил вдруг Беседин.

— Наивный ты человек, — усмехнулся Дамин. — Ждет или дурнуха, у которой нет парней, или мымра, которая свою честь пуще себя бережет. А я не обольщаюсь. Трезво оцениваю ситуацию.

— Выходит, трезво мыслить — значит не обольщаться. Я так вас понял? — спросил я у радиста.

— В данном случае так.

«Интересно получается, — подумал я, — логика, мысль — все как будто присутствует в его рассуждениях, нет только чувства, души. А что логика? Что она одна? Если б только по логике, то Наташке определенно следовало бы быть моей женой, ведь мы еще со школы дружили, а она взяла и полюбила другого. Да и мне бы по логике давно полагалось ее забыть и жениться на другой, не тянуть здесь холостяцкую лямку, а я вот не могу, тяну ее третий год. Надеяться вроде и не на что, а все-таки надеюсь…»

Дамин между тем вел полемику с Бесединым. А этот Дамин нахал, подумалось мне. Мало того, что Макаренко с Бесединым несут его вещмешок и рацию, так вынуждены еще терпеть его подначки.

Так, по крохам отвоевывая пространство у бамбука и отвлекая себя разговорами, мы упрямо продвигались вперед вплоть до самых сумерек. С короткими передышками на отдых и чтобы сориентироваться. К концу дня у каждого из нас появилось нечто вроде бамбучной аллергии.

— Надо же, — сокрушался Дамин. — А во Вьетнаме бамбук считают символом скромности!

— А я слышал, — отозвался Беседин, — что в древнем Китае бамбук был самым изощренным орудием пыток.

— Хлестали им, что ли? — спросил Макаренко, показывая свои избитые в кровь руки.

— Нет, не то, Макар, — бесцеремонно вмешался в разговор Дамин. — Жертву плашмя подвешивали над молодыми сильными стеблями, и этот скромник бамбук, быстро подрастая, протыкал несчастного насквозь.

— Фу ты, — покривился Макаренко. — Не говори мне такое на ночь. Спать не буду.

— После такой работенки заснешь, как младенец, — пообещал Дамин.

— Да, кстати, — вспомнил я, услышав слово «младенец», и посмотрел на часы. — Скоро у нас сеанс с заставой. А пока давайте сориентируемся. Надо же нам где-то ночевать.

Макаренко с Бесединым взялись за руки и сложили в очередной раз замок, я снял сапоги, и они подняли меня над метелками бамбука. Первым делом я попытался отыскать знакомые конусы вулканов, но их не было видно. Скорее всего они были прикрыты от нас более близкими вершинами. Я осмотрелся. Вокруг беспросветно, насколько хватало взгляда, торчали, как на гигантском нескошенном поле, остролистые желто-зеленые метелки бамбука. И только левее и впереди метрах в трехстах угадывалось какое-то понижение, словно бы распадок. Это было отклонением от нашего прежнего азимута, но что было делать, не ночевать же в этой душной и пыльной чащобе.

Оставшиеся триста метров мы пробивались часа полтора и чуть не пропустили связь. Когда наконец верхом на своем мучителе мы буквально съехали в глубокий сырой распадок с нешироким ручьем на дне, застава уже давно звала нас в эфире.

— Что случилось? — услышал я полный тревоги далекий голос Хобоки.

— Да вот целый день ставили пунктирчик, — ответил я с иронией, намекая на его совет пунктиром обозначать на карте участки бамбука.

— Где находитесь?

— В каком-то распадке. На карте его нет. Завтра при свете сориентируюсь. Есть что для Беседина?

— Пока нет. Как он там?

— Нормально. Воюет. — Хотел добавить: с Даминым, но вовремя сдержался.

— Ну, добро, комиссар. Утро вечера мудренее, — стал прощаться Хобока. — Удачи! «Керчь» верит в вас! Конец связи.

— Конец связи, — подтвердил я без энтузиазма.

А через полчаса на берегу ручья уже весело полыхал наш костер и варился в закопченном походном казане ужин.

Распадок был хоть и не велик, но глубокий и сырой. Звезды над ним смотрелись, как из глухого колодца.

Макаренко детально обследовал округу, натаскал кедровых лап для подстилки и валежника для костра. И все это деловито, молча. За что он мне нравился как командир отделения, так это за то, что воздействовал на подчиненных не увещеваниями и нотациями, а личным примером. Метод этот был надежный. Даже Дамин раза три прошелся за хворостом.

Ужинали молча. День был трудный, и сил отдано немало.

Перед сном я распределил дежурство на ночь, а Макаренко разжег еще два костра и как бы оградил наш лагерь с трех сторон огненным замком, с четвертой — был ручей.

Не спалось. Я размышлял о прошедшем дне, и мрачные мысли не выходили у меня из головы. Такого начала я не ожидал увидеть даже в дурном сне. Все оказалось намного сложнее, чем можно было себе предположить. Один бамбук чего стоил! Я вспомнил гигантское, бескрайнее море остролистых метелок, и, признаюсь задним числом, меня посетили тогда у костра большие сомнения. А дойдем ли до конца, хватит ли у нас сил? И куда, собственно, идти? Вот тебе и «астаховская» тропа! Форменный конфуз. Я на минуту представил себе наше бесславное возвращение на «Керчь»… Но куда огорчительнее было то, что терпела крах хорошая, полезная идея. Ведь не моя это блажь, в конце концов. Тропа действительно позарез нужна нашей заставе… Майор Хобока, славный наш начальник, хотя и успокаивал и поддерживал нас по радио как мог, но легче от этого не становилось…

С этими невеселыми мыслями я и забылся наконец в чутком, тревожном сне. А среди ночи меня пробудил испуганный шепот Дамина:

— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, кто-то ходит вокруг. Вот послушайте…

Я приподнялся и прислушался. Да, действительно, кто-то тяжело и грузно топтался вокруг нашей стоянки, то заходил слева, то справа, то со стороны ручья, шумно хлюпая водой.

Первое, что промелькнуло в моем взбудораженном воображении, — нарушитель! И от этой мысли сон мой улетучился моментально. Я подобрался, нащупал застежку кобуры и неслышно вынул пистолет. Наверно, мера эта со стороны выглядела смехотворной. Отличной мишенью, четко освещенной пламенем костра, были скорее мы, а не тот неизвестный, хотя и его шумное поведение вызывало по меньшей мере недоумение.

Мне вспомнился вдруг прошлогодний поиск. Наш наряд шел буквально по пятам нарушителя, прижимая его к побережью, но неожиданно тот исчез, словно провалился сквозь землю. Позже оказалось, что он затаился в огромном чане с солью на заброшенной после путины рыбацкой стоянке. Мы не раз проходили мимо этого чана, но нарушитель не стрелял, хотя и был вооружен. Он ждал помощи с моря, и ему во сто крат важнее было не обнаруживать себя, затеряться до времени на этом острове, чем вступать с нами в перестрелку, в которой он не имел бы никаких шансов…

Нет, это не нарушитель. Какой нарушитель так демонстративно бы топал на весь распадок, шумно сопел и тяжело вздыхал? Мне стало смешно оттого, что я так легко мог обмануться и вообразил себе черт знает что. Но любопытство мое не пропало, наоборот, разгорелось еще больше. Я до рези в глазах всматривался в чернильную ночную мглу, но так ничего и не заметил. Минут через тридцать шаги и вздохи неожиданно затихли. Слышался только глухой шум воды и где-то высоко шорох звезд, а может, ветра на краю распадка.

Рано утром мы тщательно обследовали наш лагерь, и Макаренко обнаружил на берегу ручья хорошо сохранившиеся медвежьи следы. Судя по глубокому отпечатку и большой стопе, ночной наш гость был внушительных размеров и что-нибудь центнера на три. Что его привлекло к нашему лагерю, трудно сказать: то ли запах пищи, то ли праздное любопытство?

— А мишка-то наш меченый, товарищ лейтенант, — сказал Макаренко, продолжая по старой охотничьей привычке подробно изучать след. — Вот глядите: на правой стопе нет последней фаланги и когтя. Старый медведь, боевой…