Конечно, не только это тянуло Земцева в строй, к ночным тревогам, походной неустроенности, кочевой жизни, хотя и здесь была своя прелесть. Существовало еще то самое нечто, которое трудно выразить словами. Бывало, уже на гражданке встретишь солдатский строй, и сердце вдруг сладостно и тревожно забьется. Нет, не оттого, что красиво идут или слаженно звучит песня. Знакомое только тебе, бывшему солдату, чувство святого мужского единения вдруг охватывает тебя, и ты ощущаешь, какое это могучее, сильное и красивое чувство, когда все, как один, и один, как все. Строй уже давно прошел, и песня уже чуть слышна вдали, а ты все стоишь и стоишь, и долго еще живет в тебе эта счастливая определенность…
Отец отнесся к его решению с пониманием.
— Ну что ж, Дмитрий, — сказал он, — неволить не стану, отговаривать тоже. Ты человек взрослый, самостоятельный, голова на плечах имеется. Знаю, решение принял ты не вдруг, обмозговал все, взвесил. А уж коль решение принял, то так тому и быть. Знать, служба военная на роду тебе написана, хоть в нашем роду-племени военных кадровых и вовсе не бывало. Ну да ладно. Скажу одно: служи так, чтоб уважение к себе испытывать мог. Если человек уважает себя через дело, которое он творит, значит, он на месте. На том и стой…
Земцев оторвался от окна и придвинул к себе папку с бумагами. Медленно перелистал протоколы первичного допроса. Вот эти шесть человек — кто из них может помочь ему, с кого начать?
Наруми Симото — это такой маленький, коротко стриженный, матрос, а Сато Эйдзи, наоборот, высокий, худой, повар. Савада Цунэо — это старик, моторист, Иноуэ Тосио — лицо плоское, широкое, взгляд хмурый, он боцман. Камукаи Масахико — этот острижен, вернее, не стрижен под хиппи, брюки светлые в красную полоску, пытается гнусавить по-токийски, видно, выезжал из провинции. Итакура Отомацу — тоже матрос, такой невзрачный на вид, лет тридцати восьми. Все они в море не новички. За исключением Камукаи Масахико, остальные задерживались в наших водах, проходили по делам как свидетели. Народ тертый. Самый старый — Савада Цунэо. Пятьдесят лет в море. Это стаж.
С кого же начать?
Говорят, жизнь человека с кибернетической точки зрения состоит из непрерывного решения неточных задач. Если это так, то его нынешнее состояние скорее обычное, чем из ряда вон выходящее. Так что нечего паниковать. Просто надо начать с любого из шести и идти методом исключения. Рассчитывать на случай ему не приходится, такое бывает не часто. Правда, у Середкина описана одна любопытная ситуация.
Был сговор. Команда и сендо запирались до последнего. Все шло к тому, что надо было их выпускать. И вдруг на исходе суток — новое задержание. Когда сендо с этой новой шхуны увидел здесь, в бухте, задержанную шхуну заговорщиков, он весь аж затрясся от удовольствия и на первом же допросе сам, добровольно, свидетельствовал против ее команды. Оказывается, эта команда не брезговала пиратством, то есть потихоньку трясла чужие сети, в том числе и сети этого шкипера. В результате и поплатилась за свое вероломство. По этому поводу Боря Логунов непременно сказал бы: «Нет, старик, все-таки есть в природе та нечистая сила, которая роняет на пол бутерброд маслом вниз».
По коридору провели команду японцев — наверно, на хозработы. Земцев слышал их реплики, смех. «Неплохо им здесь живется, — подумал он, — казенное содержание, трехразовое питание, как в санатории, и даже курево, три папиросы в день. А тут даже позавтракать некогда».
Режим для «гостей» в подразделении вполне демократичный. Японцы, которые периодически здесь содержатся, пока идет следствие, как правило, проходят по делам как свидетели, за исключением тех запутанных случаев, когда в преступлении замешана вся команда. Потом их отпускают домой. Наш закон к ним гуманен. Считается, что команда непричастна к действиям шкипера и начальника лова, которые планируют рейс и место промысла, хотя все они, без сомнения, знают, когда улов берется незаконно, в советских водах. Но у японцев очень развито чинопочитание, и Земцев не помнил случая в своей практике, чтобы простые рыбаки влияли на действия сендо во время рейса. Они без разрешения даже не могут подняться в рубку.
Хозработы в подразделении в основном связаны с обслуживанием самих же задержанных: истопить баню, приготовить еду, заготовить топливо, ну и, конечно, порядок на территории. Здесь действует принцип очередности, но чаще японцы сами просят дать им работу, а если ее нет, то придумать: рыбаки — народ работящий, без дела сидеть не привыкли.
Работают японцы дружно, весело, любо-дорого посмотреть. С шуткой, смехом, как у нас водится, и так же, как у нас, дружно кричат: «Раз-два, взяли! Еще раз…» Только звучит это у них по-другому: «Ай-са, ой-са!..» Вчера Мияке из команды «Эйхо-мару» буквально взмолился: мол, господин начальник, капитана, моя работать хочет, разреши, буду камни перетаскивать с одного места на другое, вон сколько на берегу камней. «Зачем это тебе, Мияке?» — Земцев ему. «Как зачем? Руки без работы сохнут…»
Земцев посмотрел в окно. Группа японцев, среди них плотный коренастый Мияке, с корзинами в руках в сопровождении часового спускалась по тропинке к пирсу. Пошли на разгрузку, топливо привезли.
Пронзительно рявкнул зуммер. Земцев даже вздрогнул от неожиданности. «Надо убавить звук, — подумал он, снимая трубку, — все нет времени…»
— Дмитрий Алексеевич, — говорил Громовой, — ты не забыл, что сегодня передача?
— Если честно, то забыл. Столько раз переносили…
— Погода. Ну вот что, делать нечего, Логунов в больнице, без тебя не обойтись. В тринадцать ноль-ноль на пирсе, форма одежды — выходная.
Все одно к одному, подумал Земцев, все как будто сговорились сегодня растащить по минутам его время. Это уж так водится. «Закон подлости», — сказал бы Боря.
Он посмотрел на часы и нажал кнопку звонка. Появился часовой.
— Камукаи Масахико из команды «Дзуйсё-мару» ко мне!
7
КАМУКАИ МАСАХИКО. 1952 года рождения, префектура Аомори, г. Мисава, беспартийный, 13 классов, холост, не судим.
«Я родился в семье крестьян, 6 лет назад окончил школу и поехал в Токио, где год работал рабочим на заводе. Затем приехал в Нэмуро и поступил работать матросом. Плавал на шхунах «Кацура-мару-8» и «Тайё-мару». В семье нас два брата: я и Камукаи Юдзиро, который работает плотником в г. Мисава.
Мы вели промысел в районе Сапкаку. Какое расстояние было до Кунашира, точно сказать не могу. Шкипера я об этом не спрашивал: это не мое дело. Если бы даже я знал, что мы ведем промысел в советских водах, то не уволился, так как в разгар сезона в Нэмуро трудно найти работу».
«Вы ранее задерживались в советских водах?»
«Нет».
(Из протокола допроса)
Коля Грибков шел с боевого расчета в столовую в плохом настроении. На предстоящие сутки он попал в наряд по казарме, в которой содержались японцы. Нет, дело это, конечно, ответственное, как говорит старшина Скрабатун, надо смотреть в оба. Но лучше все-таки часовым на пирсе. Веселее. Тем более завтра передача, и ему очень хотелось посмотреть, как это происходит, больно любопытное зрелище. И вообще на пирсе интересно. Видно бухту, корабли, шхуны. Приходят, уходят — здорово! Служит он первый год, и его здесь все удивляет. На той стороне, на склоне сопки, — поселок, рыбокомбинат, много людей. Днем ничего особенного, а ночью посмотришь — один огромный, многоэтажный дом, такие только в больших городах. Если взять бинокль и подняться на вышку, опять же можно увидеть много интересного. Вон клуб рыбака, вон кинотеатр «Форум», вон рыбокооповская столовая. Там всегда полно людей, в основном девушки. Вообще в поселке много девушек. Грибков сам из деревни, и, кроме как в городе, он еще нигде не видел столько девушек. Почти три тысячи. И разные, на всякий вкус. Он любит светленьких. Познакомился как-то с одной на танцах. В увольнении, в клубе рыбака. Зовут смешно: Ёлка. Городская. С маникюром. Правда, облупился весь, видно, от работы. Спрашивает ее: «Зачем сюда приехала, трудно ведь?» А ну-ка помахай ножом смену или там уложи пять тысяч банок сайры! Он был на экскурсии, знает, что это такое.
