— Счастье наше, что этот боевой не сунулся, — заметил Дамин, с опаской поглядывая на следы.

Макаренко улыбнулся:

— Медведей бояться — в лес не ходить.

Мы быстро перекусили, свернули наш лагерь, прибросали землей кострища и двинулись в путь. Вдоль ручья, по течению, строго на юг, намереваясь при первом же удобном случае подняться наверх и сориентироваться. В распадке еще лежал сумрак, было сыро и зябко. Берега ручья густо поросли лопухами, медвежьим корнем, зарослями вейника и осоки, и самой воды не было видно, слышался только ее шум — невнятное бормотание на перекатах, мягкое, вязкое всхлипывание в спокойном течении. Возглавлял наше шествие Макаренко, зорко всматриваясь под ноги. Дамин по-прежнему шел налегке, с одним автоматом. Его вещмешок был у Макаренко, рацию нес Беседин. Правда, когда собирались, Дамин пробовал слабо протестовать, но быстро сдался.

Вскоре Макаренко снова наткнулся на медвежий след. Судя по большой примятости, это был наш медведь, и следы его вели в ту же сторону, куда держали путь и мы. Теперь уже мы сами держались его следов, без труда отыскивая их на дне распадка, потому как медведь шел, особо не петляя и не таясь, чувствуя себя настоящим хозяином леса.

Так продолжалось довольно долго, часа два. Уже там, наверху, вовсю разгорелся день, взошло солнце, а медведь, похоже было, и не думал покидать этого сумрачного распадка.

Мы остановились. Надо было что-то решать: продолжать нам двигаться по медвежьим следам или подняться наверх, чтобы сориентироваться. Я стал совещаться с Макаренко. Куда и зачем мог направляться весной голодный, исхудавший после зимней спячки медведь, совсем недавно покинувший свою берлогу? Ясно, что в поисках пищи. Потому что лес в эту пору мало что мог дать из пропитания. Оставалось ему одно: выйти к большой нерестовой реке и попробовать откормиться рыбой. Тем более что ранней весной как раз нерестится в здешних местах жирная, сладкая на вкус, пахнущая свежими огурцами курильская корюшка. И здешние медведи — большие охотники до такой пищи.

Медвежьи тропы, как следует из охотничьих наблюдений, проложены на редкость целесообразно. Медведь никогда без необходимости не полезет вверх по самой крутизне и не ринется вниз по отвесному склону, он пройдет так, как удобно, но не слишком уклоняясь от цели. Если исходить из всего этого, рассуждали мы с Макаренко, то медвежья тропа непременно должна привести нас к большой реке, а такие реки на нашем острове скатываются только в океан. На том и порешили.

Мы двигались по распадку еще часа полтора, прежде чем медвежий след пологим удобным склоном не вывел нас наверх. По мелкому перелеску и зарослям кедровника, оставляя стороной бамбуковые полчища, след привел нас к большому массиву хвойного леса. Здесь под мощными пихтовыми кронами было тихо и сыро, росли крупные папоротники, сильно пахло хвоей и прелью. К этому примешивался еще какой-то специфический запах. И вдруг перед нами в просвете деревьев и голых еще веток кустарников брызнула голубая гладь воды.

Вскоре мы уже стояли на берегу небольшого горного озера, спрятанного от посторонних глаз в самом сердце острова, в чащобе леса. Это в самом деле был заповедный, нетронутый уголок. С буйным, развесистым разнотравьем по берегам, со своей жизнью и микроклиматом. По тихой его глади, совершенно не пугаясь нас, почти у самого берега плавали целые выводки диких уток, а на середине, словно аппликация, гордо красовалась пара белых лебедей. Мы стояли тихо, не шевелясь и не разговаривая, потрясенные этой сказочной идиллией. Только почему в это время года утки, лебеди? Разве они уже вернулись?.. Тот странный, специфический запах, который встретил нас в лесу, здесь, на берегу, у воды, ощущался сильнее. Словно бы пахло чем-то кислым.

Макаренко присел у воды, окунул в нее руки, и… все загадки этого озера сразу стали понятными.

— А вода-то теплая, товарищ лейтенант. Градусов двадцать пять, не меньше, — сказал он, поднимая к нам удивленно-счастливое лицо, точно открыл неведомый материк.

Я тоже зачерпнул в ладони голубой этой воды и понюхал — опять этот запах. Вода, подогретая энергией вулкана, теплыми его источниками. Вот и разгадка всего. Пожалуй, и эти уточки и гордые сказочные лебеди обитают здесь круглый год и не ищут никакие теплые края.

— Эх, искупаться охота, — почесал затылок Дамин.

— А что, товарищ лейтенант? — поддержал его Макаренко.

— А как же медведь?

— Далеко не убежит, — заверил сержант. — Вон следы.

Действительно, берегом озера вели следы, четко, как визитные карточки, обозначенные на мелком галечнике…

Купались мы от души. Ныряли, прыгали, разбежавшись, с берега, беззаботно резвились, как дети. Мы словно смывали с себя тяжкий груз вчерашнего неудачного дня. А сверху, с заоблачных вершин, горделиво взирал на наши причуды вулкан, красуясь своим идеально правильным конусом, отороченным снежными барранкосами, словно пышным, гофрированным воротником испанского гидальго, причудливо отраженном в зыбком зеркале озера. И если бы не два юрких, стремительных «мига»-перехватчика, несущих свой неусыпный высотный дозор в голубом весеннем небе, можно было подумать, что эта сказочная страна существует только в нашем шибко пылком воображении.

Нам не надо было ни определяться на местности, ни сверять карту, потому что за нашими спинами, за лесом, возвышалась вершина второго вулкана, и мы находились как бы на одной линии между ними и, стало быть, отмахали уже добрую часть пути. Выйдя на берег в приподнятом настроении, мы решили идти сегодня до упора, как выразился Макаренко, и не делая больших привалов.

Связи с заставой мы ждали с нетерпением. Теперь нам было чем порадовать «Керчь». Да и «Керчь» порадовалась за нас. Правда, для Беседина и на этот раз ничего не было. «Пишут», — сказал Дамин.

День в целом был для нас удачным, и мы, устраиваясь на ночлег в уютном маленьком распадке, куда нас завели медвежьи следы, были в самом радужном настроении, хотя ноги гудели, как чугунные, и до боли ломило плечи. Но то была приятная усталость.

Наш Макаренко — настоящая лесная энциклопедия. Он так подробно изучил все, что оставлял после себя медведь, что к концу дня мы уже знали, и чем он питается, и что любит, и как работает у него желудок.

После ужина сержант собрал остатки пищи и отнес к ручью. Для медведя.

— Зачем ты его сюда приваживаешь? — заметил недовольно Дамин.

— Э-э, какой ты, — покачал головой Макаренко. — Значит, топать за ним топаешь, а харч врозь? В лесу так нельзя. В лесу надо согласно жить.

Макаренко почему-то был уверен, что медведь снова явится к нашему лагерю. И оказался прав.

Ночью повторилась та же история, что и накануне. Только на этот раз меня поднял Беседин. Снова медведь, грузно ступая, ходил вокруг наших костров, правда, на довольно почтительном расстоянии, шумно сопел, вздыхал, потом отошел к ручью и затих. Прелюбопытная получается история, подумал я. Ведь скажешь кому, не поверит. Медведь дорогу указывает да еще и охраняет ночью наш сон. Чудеса!

Утром Макаренко первым делом проверил, на месте ли подкормка. Но у ручья, кроме знакомых медвежьих следов, ничего не было.

— Взял, — обрадовался он. — Теперь мы с ним вроде как квиты. А что, если дать ему имя? Например, Гриша?

— Какая разница, хоть Ваня. Кто его видел, твоего медведя? — равнодушно заметил Дамин, завязывая свой вещмешок.

Действительно, медведь ни разу за сутки не попался нам на глаза, хотя мы постоянно ощущали его присутствие и пользовались, если на то пошло, его бескорыстной медвежьей помощью.

— Пусть будет Гриша, — сказал я и дал команду выступать.

Третий день нашего пути прошел без особых волнений. Погода нам благоприятствовала, стояли сухие, чуть продуваемые ветерком, нежаркие дни. Маршрут тоже складывался удачно. Правда, дважды мы теряли след, но вскоре стараниями неутомимого Макаренко все же находили его. Дорога была в общем сносная, в основном шла по распадкам, по кедровому стланику, по невысокому подлеску. Однажды ненадолго окунулась в бамбучные заросли, напомнив нам о былом сражении. Словом, с обязанностями проводника медведь Гриша справлялся неплохо, и ему следовало бы объявить благодарность перед строем, но беда (а может, и наоборот) была в том, что он ни разу за весь день так и не предстал перед нами. И только однажды при переходе из одного распадка в другой как будто мелькнула на крутом косогоре в зарослях кедрача бурая его спина. По крайней мере Макаренко уверял, что видел его.