Где-то среди ночи я неожиданно был выброшен из своего ложа сильным и хлестким ударом. Тут же мне на голову с верхних нар свалился Матросов. Стас, как позже выяснилось, таранил лбом переборку, а Димка и Витенька Тарантович ничего не слышали. Тем не менее уже в следующее мгновение все мы были на ногах. В наступившей тишине нам явственно слышалось журчание воды через пробоину. В иллюминаторе было мутно. Мы с тревогой, переглянулись: не тонем ли? Наконец зарычало переговорное устройство, и чей-то голос лениво пробасил: «Товарищи, спокойно! Наш пароход прибыл в порт-пункт Находку. Высадки на берег не будет».

— Довольно мрачный юмор, — заметил Димка.

Спать больше не хотелось. Я накинул на плечи шинель и поднялся на палубу. Порт, подернутый плотной дымкой тумана, угадывался лишь расплывчатой россыпью огней. Было свежо. Ветер переменился и дул порывами. Внизу у причала кто-то невидимый бегал, суетился, перебранивался с матросами нашего парохода, потом тонко просипел маневровый на подъездных путях, запыхтели паровые лебедки. Лишь когда совсем рассвело и восходящее солнце рассеяло ночной туман, мы увидели развороченный пирс и сдвинутые в сторону подъездные пути — результат нашей ночной швартовки.

Акты, дебаты, погрузка — мы выбились из расписания ровно на сутки. К исходу лишь второго дня показался Сахалин.

Матросов страшно экономил. Он кормил нас один раз в сутки, в обед, и то очень скудно. Правда, Димка приправлял это известной долей юмора, но Верочка все равно смотрела на нас печально. Она все понимала, и ей было жалко нас. Она даже готова была кормить нас бесплатно, но Матросов с аккуратностью ростовщика отсчитывал ей положенное. И Верочка краснела при этом: так ей было жалко нас и стыдно за себя. По-моему, Верочка вообще всех жалела — такое у нее было выражение лица.

Обычно после обеда мы задерживались за столом, чтобы поболтать с Верочкой, пригласить ее на танцы, и тогда из глубин ресторана выплывала лоснящаяся физиономия метра и он начинал нас по-дружески увещевать:

— Фатит, фатит, товарищи офицеры, совсем девку в краску вогнали, теперь ей не работать, а только посуду бить. Вот на танцах — там и разговор другой…

— Резонно, папаша, резонно. — Мы вставали и уходили.

Только на танцах Верочки почему-то никогда не было.

Мы швартуемся в сахалинском порту Корсаков и, пока идет разгрузка, высаживаем на берег десант. Наш казначей выгребает последние гроши, и мы решаемся на крайнюю меру: оставшиеся двое суток прожить на черном хлебе, кабачковой икре и на кипятке с сахаром. Валька и Стас, наши интенданты, отправляются в город. Все это, конечно, с шутками-прибаутками, под раскатистый Димкин смех и его очередной SOS: «Шестеро нерасчетливых людей с лайнера «Балхаш» терпят бедствие тчк спасите наши желудки от происков товарища Матросова тчк».

Завтра у Вальки Альзобы день рождения. Что уж некстати так некстати. Я говорю об этом Матросову.

— Подумаем, — обещает Володька и озабоченно морщит лоб.

Утром следующего дня мы видим его с каким-то бородатым дядей, по виду охотником или лесничим. Они стоят на верхней палубе и о чем-то бойко толкуют. «Рыбак рыбака видит издалека», — думаем мы и идем на корму поглазеть на резвящихся дельфинов.

Вечером, когда мы готовимся чем-нибудь заслонить от себя время ужина, вваливается возбужденный Матросов и неожиданно приглашает нас в ресторан.

Стол уже накрыт. Шикарный стол. Не стол, а целая уйма денег, наш недельный запас питания. Глазки у Верочки смеются, и вся она такая праздничная, но ей по-прежнему нас жалко. Да, Верочка тут ни при чем. «Матросов что-то отмочил, как пить дать», — думаю я. Мы садимся за стол, и Матросов выслушивает от каждого из нас пять одинаковых вопросов: «Откуда деньги?», на что отвечает, загадочно, улыбаясь: «Уметь надо…»

Мы больше не мучаем Матросова расспросами, но чувствуем себя не в своей тарелке. И только потом, когда мы воздаем должное Валькиным родителям, Матросову — за находчивость, Верочке — за душевную улыбку и сострадание к нам, все постепенно становится на свои привычные места. Валька порывается петь, Дима травит какую-то очередную свою быль-небылицу, а Матросов говорит вполголоса Верочке:

— Верочка, а Верочка, высаживайся с нами на Курилах, а? Не пожалеешь, честное слово, не пожалеешь…

— Такое скажете… — отвечает Верочка, и видно, что ей жалко Матросова. — Такое скажете, не подумавши…

И только вскользь замечаю я, как неусыпный глаз метра держит под контролем наш стол и нашу официантку. Несколько раз я порываюсь встать и подойти к этому скользкому человеку, так неспроста наблюдающему за нами, и кажется мне, что тогда Верочкиным путам и этому унизительному надзору придет конец и она даже сможет высадиться с нами на Курилах, но всякий раз, когда я порываюсь встать, произносится очередной спич в Валькину честь, и я остаюсь на месте.

На следующий день разыгрался настоящий шторм. Огромные волны с упорной последовательностью обрушивались на стальную коробку парохода, и наш в общем-то немаленький «Балхаш» швыряло, словно жалкую лодчонку. С каждым новым ударом нас основательно встряхивало, а вода каким-то чудом просачивалась через наглухо завинченный иллюминатор и стекала на стол. Встать и двигаться без риска быть тут же сбитым было просто немыслимо. Спать уже давно никто не спал, но подняться тоже не было сил. Я не рисковал отрывать голову от подушки: сразу начинало мутить и к горлу подкатывала противная тошнота. Есть и шевелиться совершенно не хотелось, даже книги были заброшены. Шторм не утихал и весь следующий день. Шли пятые сутки нашего необычного путешествия.

Володька Матросов несколько раз настойчиво пытался поднять наш общий тонус, но, кроме жалких улыбок, ему больше ничего не удавалось выжать из наших побледневших физиономий.

— Это все оттого, что ты нас морил голодом, Матросов, — выдавливал из себя Димка и падал на подушку в изнеможении.

Поразительно, но из всей нашей компании один лишь Володька сохранил способность двигаться и успешно бороться с качкой. Он доставал кипяток, мастерил нам сложные, замысловатые бутерброды и регулярно приносил новости: «Дрейфуем в море. До Курил — еще сутки пути. С кормового трюма сорвало брезент…»

Наутро неожиданно стих ветер. Правда, покачивало по-прежнему: разыгравшееся море никак не могло успокоиться. Мы с горем пополам поднялись на палубу, на свежий воздух. Вокруг, насколько мог видеть глаз, все было в сплошных белых пятнах-барашках. Сквозь густую завесу сизых туч едва пробивалось солнце, холодное и чужое.

Мы собрались к столу. Запасы у нас кончились. Денег не было. Валька грыз сухарь, Димка вспоминал аппетитный вкус биточков «арагви». Наконец появился загадочно исчезнувший куда-то Матросов. Физиономия его почему-то глупо сияла.

— Ну-с, господа путешественнички, прошу облюбовать новую прическу. На предмет ношения. — Он снял фуражку и театрально поклонился. — А-ля Курилы!

Мы едва посмотрели в его сторону. Вместо роскошных волос на голове нашего отчаянного оптимиста торчала коротенькая неровная стрижка. В другое время и при иных обстоятельствах не миновать бы Матросову наших шуточек и издевок, но теперь это не вызвало у нас абсолютно никаких эмоций. Тонус иссяк. Сраженный таким небывалым равнодушием, Володька как-то сразу сник, хотел привычным жестом поправить свою былую шевелюру, но тут же опомнился, отдернул руку и в сердцах произнес:

— Пижоны! Стоило ли из-за ваших кислых рож рисковать приличной прической!

К вечеру пароход ожил. Врубили музыку, вовсю заработали рестораны, в кают-компании объявили танцы.

Мы немного поразмыслили, прикинули силы и возможности и двинулись на танцы. Дорога в кают-компанию вела мимо ресторана первого класса. Боже мой, какие запахи неслись оттуда! Мы с меланхолическим видом благополучно миновали (чего это нам стоило!) эти врата рая, но нас остановил метр.

— Милости просим, товарищи офицеры! — Его угодливая физиономия лоснилась как никогда. Лицемерная образина, он прекрасно, конечно, знал всю непривлекательность нашего положения на сегодняшний день и тем не менее решил поиздеваться.