СЕКРЕТНО

ЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ, ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТУ, ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТУ, КАВАЛЕРУ ОРДЕНОВ АЛЕКСАНДРУ ИВАНОВИЧУ ЧЕРНЫШЕВУ

ОТ ГУБЕРНАТОРА КУРСКОЙ ГУБЕРНИИ АЛЕКСЕЯ КОЖУХОВА

Милостивый Государь Александр Иванович!

Вследствие предписания Вашего Высокопревосходительства за № 70 честь имею донести, что по учиненным секретным розыскам лейбгвардии Конного полка порутчика Плещеева открылось только, что офицер сей из Орла приезжал в Курск и останавливался в трактире, куда по приглашению его был у него Нежинского конноегерского полка прапорщик Десанглен, у коего остались в заведывании вещи прапорщика Федора Вадковского, взятого по Высочайшему повелению полковником Николаевым. Причем, Плещеев сказывал Десанглену, что виделся в Орле на почте с арестованным Вадковским, препроводившимся фельдъегерем в Архангельск, и дал ему 500 руб. И так как он двоюродный брат Вадковскому, то нарочно приехал в Курск сделать распоряжение об оставшихся вещах. Просил отдать ему письма, в скрыпичном ящике, оставшиеся, но узнав, что оные взяты уже полковником Николаевым, то Плещеев, пробывши после того в Курске часа два, уехал в Орловскую Губернию, к отцу своему на наемных лошадях.

С совершенным почтением и таковой же преданностью пребыть честь имею

Вашего Высокопревосходительства,

Милостивый Государь, покорный слуга

Алексей Кожухов

№ 2826

Курск.

По предписанию начальника Главного штаба барона Дибича прапорщик Федор Федорович Вадковский был арестован полковником лейб-гвардии Казачьего полка Николаевым в Курске 13 декабря 1825 года и отправлен, как пояснил фельдъегерь, в Архангельск.

Неожиданная встреча арестованного Вадковского с Алексеем Плещеевым во время проезда через Орел состоялась в тот же день, к вечеру.

Алексанечка с трудом оторвал голову от казарменной жесткой подушки: в пять утра настырно загрохотала труба. Проклятая зоря! Дали бы поспать еще хоть полчасика. Черт бы побрал эту вчерашнюю вечерницу! Не так уже много выпито было, да разные вина — «медвежатина»!.. А все Андрюша Кожевников и Панов, разлюбезные, милые гренадеры... «опрокинем», да «тяпнем», да «ляпнем»... и тосты такие, что отказаться — ни-ни. Вот голова и трещит.

Бог ты мой!.. Ведь сегодня четырнадцатое декабря!.. День знаменательный, ибо назначен для долгожданного выступления...

В шесть присяга. И сон мигом слетел.

Но опять уныние овладело душой: полк не подготовлен. Но кому, кому было его подготовить?.. В составе конных гвардейцев сегодня никого из офицеров подходящего нет. Саша Одоевский нынче в Зимнем дворце дежурным внутреннего караула и сменится в восемь. Из членов Северного общества в лейб-гвардии Конном остался один только Ринкевич, рохля, желторотый, слюнявый корнет... да корнет Федя Барыков, с которым при встрече кузен Теодор в Курске с такою страстью беседовал... Эх, был бы здесь Алексей!.. Он за десятерых один бы управился. Ну, еще подходящие, понимающие суть нашего дела — внучек прославленного полководца, князь Суворов, прибывший год назад прямо со скамьи Геттингенского университета.

Накануне они ходили втроем к унтер-офицерам и нижним чинам, напомнили, о чем разговоры были вчера и третьего дня, — стоять за Константина. Годится ли на одной неделе подряд двоим присягать?.. А Николай, новый царь, — просто зверь. Одними учениями, парадами да муштрой до смерти замучит. Об освобождении от крепостного права крепко напомнили, об этом много уже разговоров с солдатами было в последние дни.

Наспех вместе с Барыковым, Суворовым и Ринкевичем еще раз прошлись по казармам. Солдаты отвечали спокойно и как будто сознательно.

Шесть. Опять играет труба.

Полк выстроен в Конногвардейском манеже. Еще не рассвело, но освещение на этот раз сносное — начальство сегодня не поскупилось на свечи и фонари. Посреди грандиозного здания — аналой с крестом и Евангелием, около него поп, отец Петр Поляков, в облачении почти что пасхальном.

Выстроились. До чего же любил Саня свой полк, когда он в парадном строю! Блестящие медные каски при черных блестящих кирасах, на которых белым крестом выделяются перевязи, лакированные, чистые, так же, как и колеты, лосины, сверкающие белизной. Ярко-красные воротники. И под седлами — чепраки из синего сукна с шерстяными желто-алыми полосками. Все на вороных лошадях. Загляденье!

Мгновенно, не дав войскам опомниться и чуточку прийти в себя, полевым галопом влетел в манеж на рослом вороном жеребце, при полных регалиях, в медной каске, с аксельбантами, командир полка, генерал-адъютант Алексей Федорович Орлов. В кивере, с нафабренными усиками, кокетливо закрученными вверх, бравый, решительный. Осадил коня на полном скаку, так, что он присел на задние ноги и врезался копытами в песок.

— Гвардейцы! — гаркнул Орлов. — Вас призвали сюда для присяги благоверному императору нашему Николаю Павловичу!

В задних рядах послышался ропот: «Мы уже присягали!..», «Не хотим присягать Николаю!..»

— Молча-а-ать! — опять загромыхал командир.

Тишина водворилась. Он снял перчатки, снял кивер и, перекрестившись широким крестом, подняв правую руку, торжественно произнес клятву над крестом и Евангелием, что отречение, дескать, Константина добровольно, а наследованье трона Николаем установлено завещанием блаженной памяти императора Александра Благословенного. Затем достал из-за красного, как кровь, обшлага две бумаги и принялся их возглашать. С обеих сторон к нему подошли два офицера с канделябрами, чтобы ему было светлее. Он читал отречение Константина и духовную покойного императора.

И тут Санечка оценил артистическое дарование командира Орлова. Он читал негромко, но внятно, делая паузы, отделяя каждую фразу, не позволяя себе на словах ни единого лишнего ударения, а подчеркивая только редкие, самые главные слова в предложении, — таково основное правило для тех, кто стремится, чтобы слушатель понял его. Где командир научился такому приему?..

Когда возникал в строю среди гвардейцев шумок, он не делал попыток его перекричать, заглушить, — о нет, наоборот, он останавливался и ждал, когда ропот утихнет. А если говор усиливался, он медленно отрывал глаза от бумаги, опускал ее и холодным взглядом смотрел на ряды. И тогда под этим взглядом все умолкали. Чудно! — абсолютно то же самое проделывал батюшка во время чтения в салонах рассказов и пьес... Но это — в салонах, перед рафинированными слушателями!.. А здесь, в казармах, перед фронтом кавалерийских солдат?.. Неужели всюду владеют одни и те же законы?..

У офицеров, держащих канделябры, давно затекли правые руки. В паузах между документами они позволяли делать себе передышки и меняли правую на левую руку.

Чтение кончилось. Все молчали. Орлов обратился к священнику и велел ему читать присягу на верность. Дрожащими руками отец Петр развернул мятую бумажку и, надев очки, начал слабеньким голоском что-то мямлить под нос себе самому. Орлов рассердился, выхватил у него документ и торжественно, медленно стал возглашать текст присяги, делая огромные паузы, чтобы гвардейцы могли не торопясь, вразумительно повторять вслед за ним каждое слово. А в паузах он вскидывал взгляд и острым глазом осматривал строй слева направо.

Санечка тоже смотрел на ряды слева направо. И, к ужасу своему, убеждался, что гвардейцы, почти каждый из них, повторяют, повторяют слова. Такова, видимо, сила гипноза. Так бывает обычно, когда толпа кричит «ура» даже ненавистному командиру. Боже, какой это позор! И Санечка тотчас крепко-накрепко сжал свои губы.