Плещеев предпочел остановиться не у себя, не в усадьбе Черни́, где дом стоял всю зиму нетопленным, а поближе — в старой, обжитой усадьбе матушки — в Знаменском. Матушка, былая красавица Настасья Ивановна, постаревшая, превратившаяся в «бабушку» и как-то ссохшаяся вся, переменившаяся даже характером, была счастлива видеть у себя сына и внука. Алексей, внесенный на носилках в его новую комнату — бывшую холостяцкую батюшки, увидев после долгой разлуки бабушку Настасью Ивановну, в полубреду прошептал, что она раньше как будто выше, крупнее была... Бабушка добродушно ответила:

— Утопталась я, родненький мой, утопталась. Столько в жизни стежек-дорожек довелось исходить!

Первоначально она и старые-престарые тетушки отнеслись к Лизе сторожко: кто-де такая, не служанка, не камеристка и не жена... полюбовница, что ли?.. Но постепенно Лиза скромностью поведения, самоотверженной заботой об Алексее, толковостью и сноровкой расположила к себе всех домочадцев.

Выздоровление протекало медленно-медленно. Наконец стал появляться интерес — к близким прежде всего и к природе! Настасья Ивановна, дряхлые тетушки, Александр Алексеевич — и Лиза более всех остальных — окружили Алексея беспредельным вниманием. Отец вслух читал ему книги, выбирая те, которые могли его заинтересовать, играл на виолончели, на фортепиано разнообразные пьесы. Внимание больного обострилось во время прослушивания отрывков из Девятой симфонии, в особенности после того, как батюшка ему рассказал о замысле Шиллера.

— Значит... не Freude, а Freiheit — свобода! — повторял больной и заставлял без конца играть ему и напевать хоры.

Больше всего полюбил Алексей строфу, не поддававшуюся переводу, как батюшка ни бился над нею. Она, по существу, означала: «Чудо соединит, что было жестоко разделено предрассудком; все люди станут братьями под нежными крыльями Промысла».

Алексей беспрестанно повторял эту строфу, когда оставался один.

Пришло наконец выздоровление, а вместе с ним ощущение жизни, кровной связи с землей и людьми. Он стал выходить на террасу и в сад, в валенках вместе с Лизой бродил по колено в снегу среди вековых тополей. Начал даже охотиться с ружьем в близлежащем лесу, забираясь с каждым днем в чащу все дальше и дальше. Ездил с отцом и Лизой в имение Чернь и прожил там несколько дней.

Как-то утром пришла весть о смерти императора Александра: он умер 19 ноября в Таганроге.

Это событие, естественно, перебудоражило всех. Взволновались даже древние тетки, еле волочившие ноги. Известие воспринято было по-разному. Отец и сын прежде всего задумывались над вопросом: кто будет царствовать?.. По старшинству — Константин?..

Однако Александр Алексеевич знал от Карамзина, что Константин давно отрекся от престола — после скандального развода с Анной Федоровной, то есть с принцессой Юлианой-Генриеттой-Ульрикой, дочерью герцога Кобургского, а главное, после сумасбродной женитьбы на польской графине Жанетте Грудзинской. Августейшее семейство принуждено было в то время поставить перед ним вопрос о добровольном отречении от прав наследования трона. Письма великого князя и секретный манифест императора Александра были в запечатанном конверте куда-то запрятаны, — кажется, в алтарь Успенского собора, в заветный ковчежец, где хранились также и другие особо секретные государственные акты. Только архиепископ Московский Филарет и два друга царя, Александр Николаевич Голицын да Аракчеев, точно знали об этом.

Плещеев черпал у орловского губернатора новые сведения — сейчас даже вдовствующая императрица Мария Федоровна и братья царя, великие князья Николай и Михаил, не могли предполагать, как дальше развернутся события. Константин почему-то молчал, даже когда начал получать рапорты с обращением к нему как к императору. Великий князь Николай сразу присягнул ему на верность, как законному царю. Вслед за ним — высшие чины двора. Но слухи, приходившие в Знаменское, стали все более и более путаться, и ничего уж нельзя было понять.

События взбудоражили Алексея. Он сразу почувствовал прилив новых сил. Почуял, что в государстве происходит нечто из ряда вон выходящее. Междуцарствие?.. Не ждать ли от друзей сигнала «к восстанию»?.. Минута весьма подходящая. Хотя по Плану действия Тайного общества восстание должно было начаться лишь через год...

Во время болезни, в деревне, Алексей до сих пор жил как во сне, чувствовал себя ирреальною тенью. Теперь он проснулся. Твердо решил, что надо повидаться с друзьями! Эта встреча свяжет его с окружающим миром. Но... как быть?.. Скакать в Петербург?.. Не лучше ли прежде повидаться снова с Федей Вадковским?.. Так будет быстрее, а в Курске, вероятно, все известно уже.

После долгих препирательств с отцом, с бабушкой, не хотевшими его отпускать и просто-напросто не дававшими ему лошадей, он дошел до открытой ссоры, бурной и безобразной. Пригрозил, что уедет верхом на первой попавшейся крестьянской кляче.

Тогда Александр Алексеевич принужден был уступить и, протянув еще два дня, отправил его. Однако обязал взять с собою сопровождающего, на которого можно было бы возложить обязанность наблюдения за здоровьем его. Сопровождающим и «надзирателем» за поведением Алексея поехал, разумеется, Тимофей. Лиза рвалась тоже с ними в дорогу, но ее уговорили остаться: еще неведомо, как сложится новое путешествие, в каких местах придется еще побывать. К Чернышевым в Тагино ведь тоже надо заехать. А время какое тревожное...

Наконец Алеша уехал.

Однако сам Александр Алексеевич на месте тоже не мог усидеть: промучившись в неведении сутки, наутро чуть свет он приказал закладывать лошадей и, наспех позавтракав, полетел в Петербург. Лиза поехала с ним.

Перед отбытием он дал распоряжение упаковать святую Цецилию и положить в кузов саней, чтобы опять не забыть ее в сутолоке отъезда.

Для Алексея события разворачивались стремительно. В день приезда в Орел он узнал об одном происшествии, которое своей неожиданностью его потрясло.

СЕКРЕТНО

Имею честь представить при сем Вашему Превосходительству полученные мною от старшего адъютанта Сотникова четыре письма:

1) . . . . . . . . . . . . . . .

2) Копию письма к подпорутчику 17‑го егерского полка к Александру Вадковскому 2‑му, как кажется, от самого старшего брата его Павла, бывшего адъютантом у Генерала Сипягина и состоящего ныне камер-юнкером.

3). . . . . . . . . . . . . . .

4) Доставленное мне от генерал-лейтенанта Рота письмо вышеупомянутому же подпорутчику Александру Вадковскому 2‑му от сестры его Безобразовой, в коем она тоже уведомляет об аресте брата их, Нежинского конноегерского полка прапорщика Федора Вадковского 1‑го. Из оного видно, что фельдъегерь который его вез, слабо смотрел за ним и позволил ему видеться и говорить с Алексеем Плещеевым, кто таков сей последний, я по сие время узнать не мог.

№ 292

Могилев