На второй день Теодор пришел домой злым. Он узнал, что граф Николай Булгари проехал уже через Курск — вместе с братом Андреем и графом Спиро в Одессу направился, где долго пробудет. Неужели ждать его возвращения? Нет, уже теперь надо отправить с бумагами другого кого-то. Нешто Захару в Тагино написать? авось поправилась или начала поправляться матушка-то?.. Попытаться?.. И Вадковский сел за письмо.

— Я поеду! — предложил Алексей, ему страстно хотелось увидеться с Пестелем.

— Ты смеешься!.. Лежи уж. Знобилка тебя не скоро отпустит. И слабеньким будешь на первых порах. А подорожную, знаешь, как трудно нам выправить? Да и деньги на лошадей...

Подосенница ослабевала, но через день или два опять возвратилась и стала трепать с удвоенной силой. Вечером, в дождь, когда Алексею было особенно лихо, когда лиловые мухи так и порхали перед глазами, Вадковский вернулся домой возбужденный от радости: Джон приехал. Сейчас будет здесь.

— Ты представляешь, удача какая! Мы не помешаем тебе разговорами?

— Не-ет. Ты только занавеску задвинь.

Вадковский с вестовым по хозяйству захлопотали, спешили сервировать пристойный ужин. Звон тарелок, ножей, хрусталя отзывался в левом ухе тонкой, режущей болью.

— Я прошу тебя, Федик, — через силу сказал Алексей, — не говори своему другу, кто я такой... Ну, назови меня офицером моего же полка Бураковым... есть у нас такой... Бураков... он тоже был в Орле, проезжал через Курск...

— Ах, знаю... вспомнил... Тот, кто женится на Ушаковой. Член Северного общества. Что ж, если тебе так приятней, пожалуй. Но напрасно ты остерегаешься Джона. Сам увидишь его... и поймешь.

В дверь постучали. Вестовой пошел открывать. Послышались мягкие шаги. В щель портьеры Алеша видел, как вошел довольно высокий, стройный молодой человек лет двадцати шести в ладно сшитой шинели вольноопределяющегося унтер-офицера, снял фуражку и улыбнулся. Эта улыбка его сразу подкупила Алешу. Худое, аристократического склада лицо. На щеках чуть заметные ямочки. Профиль четкий, точеный, кожа белая. Да, такой не создан для фрунта.

— С добрым вечером!.. — Голос мягкий, гармоничный, тоже располагающий. — Ну и темень!... я еле дополз до тебя.

— Промок?.. Ну конечно промок. Снимай свой мундир. Садись немедля к столу, выпей рому. Иль коньяку? Сразу согреешься.

Чокнулись. Звон хрусталя...

И Вадковский затараторил вовсю, — возбужденный, веселый, каким даже в Тагине не был. С одной темы перепрыгивал на другую. Рассказал, что сегодня получены сведения из столицы — за краткое время в гвардии десять человек вступили в Северное общество. Потом заговорил о типографии Бобринского, потом — о конституции Никиты Муравьева, о том, что Никита не соглашается с Пестелем и даже думать не хочет об истреблении царской фамилии, потом — о Свистунове, потом — о Скарятине...

Все время звенела посуда. Чокались. Алексею лихо было после каждого тоста. Заметил однако: Шервуд почти не пьет ничего. Тот внезапно увидел мундир Алексея, висевший на вешалке: лейб-гвардии Конный?.. Кто же это такой в квартире у Федора? Федя ответил, как было условлено: Бураков. Верно, поручик лейб-гвардии Конного. В соседней комнате за занавеской лежит. Болен. Почти без сознания. Шервуд встревожился: можно ли при нем говорить?

— Ах, он не слышит! Да и секретов-то у меня нет от него никаких — он ведь тоже член общества, — Федик отдернул занавеску, вошел, взглянул на кузена. Потом тихонько вынул из футляра со скрипкой какой-то листок. Вернулся в столовую.

— Уснул наш больной. Кажется, крепко уснул. Вот, Джон, — сказал уже значительно тише, — я вопросы для тебя записал на бумажке. Итак, ответь мне, пожалуйста: какая главная причина, что заставляет сообщников твоих вступить в Тайное общество? И велико ли негодование этих двух твоих генералов, штаб- и обер-офицеров да нижних чинов?

Джон отвечал четко, вразумительно и спокойно. Засмеялся, когда Теодор спросил о мерах, о методе, которым он пользовался, чтобы открыть и вместе с тем законспирировать тайну существования общества. Шервуд ответил хоть и пространно, но очень толково. Федик тоже смеялся. Потом они спохватились и, взглянув на гардину, опять снизили голоса.

У Алексея перед глазами снова мухи начали всюду кружиться, летать, зеленые... черные... А вопросы меж тем продолжались, они журчали, подобно воде, льющейся из огромной бутыли. Каково свойство и состояние солдат?.. на военных поселениях, в частности?..

— Тебе, Джон, легче, как унтер-офицеру, разговаривать с ними. Ты — ближе, не то что мы, носящие эполеты да аксельбанты...

И опять все туманом подернулось...

Это Шервуд декламирует стихи из Рылеева? или Федор?

Какова численность войск, могущих оружие поднять?.. есть ли в числе членов такие, которые окажутся полезными в деле... самом опасном и трудном... в том особом, для коего нужно полное присутствие духа... и дерзостная решимость?.. В ушах Алексея вдруг зазвучала замогильным напевом подблюдная:

Шервуд поднялся, подошел, тихонько отодвинул портьеру и взглянул на больного. Алексей сквозь почти совсем закрытые веки увидел два острых и пытливых глаза, устремленных на него. Так смотрел бы всякий человек, остерегающийся, подозревающий, что кто-то посторонний слушает его заветные тайны. Шервуд подошел еще ближе к Алеше, наклонился, послушал дыхание. С такою же осторожностью вышел.

— В самом деле, он без сознания... этот твой Бураков. Он не заразный?.. На лице красные пятна...

— Да нет, обыкновенная лихоманка. Доктор ежедневно его навещает. Говорит, все идет своим чередом.

Тогда Шервуд вынул из потайного кармана своего щегольского мундира пачку бумаг.

— Вот. Я тебе, Теодор, приготовил подробные списки. Тут имена всех новых членов, их звания и чины, год и место рождения, проживания, характер, способности, настроение... мера негодования управлением государственным.

Вадковский схватил пачку бумаг, просмотрел ее быстро, весь вспыхнул от радости и обнял приятеля.

— Ты — неоцененное золото. Дай я тебя поцелую. Твоя работа увенчивается полным успехом. И притом ты обязан всем лишь себе самому, своему сверхъестественному влиянию в кругах военных поселений. А это для нас очень важно. Надпиши заглавие на документе и дату.

Послышался скрип гусиного пера, — нестерпимый звук для Алексея, — и Шервуд сказал:

— Вот. Готово. Нынешний день.

1825, октября 30-го дня, город Курск. Состояние военного поселения в Херсонской и Екатеринославской губерниях.

— Хорошо. Спасибо. — И Вадковский, войдя в комнатку Алексея, взял скрипичный футляр и перенес его в столовую. Слышно было, как щелкнул замок, как он крышку откинул.

— Здесь, Джон, в скрипичном футляре, я прячу самые ценные, секретные документы. Видишь это потаенное отделение сбоку? В случае, не дай бог, что случится и я буду взят, ты, посетив мою квартиру, вынь и сожги все, что тут спрятано.

А Федя начал сетовать на свои неудачи: граф Николай Булгари, обещавший отвезти донесение Пестелю в Тульчин, уже проехал мимо в Одессу. Ждать невозможно. Бураков болен. Прапорщик Десанглен ненадежен. И некому поручить это важное дело!..

Тогда исподволь, колеблясь и даже смущаясь, Джон предложил... он мог бы, пожалуй, поехать... раз это так важно для Южного общества... по службе он ведь свободен... по должности подорожная у него... повсеместно... по всей России... Однако...