...Знаю, что мне предпринять. Я приложу все силы, чтобы вырваться отсюда, и умоляю всех, кто принимает во мне участие, оказать мне в этом содействие.

...извините за разброд в письме: клянусь вам, я еще не пришел в себя; я так ошеломлен всем приключившимся, так много событий стремглав сменяют друг друга, что у меня голова еще идет кругом. ...Зато зародились новые мысли: я повидал много таких вещей, от которых волосы становятся дыбом...

Преданный вам

М. Бестужев-Рюмин

Кременчуг, 19 февраля 1821

Иваш Вадковский со своим батальоном из Свеаборга направился далее. Но в Витебске он с капитаном Кошкаревым был подвергнут аресту и отправлен в местную крепость. Их ожидал военный суд, инкриминировалось попустительство, неумение обнаружить зачинщиков, привести солдат к раскаянию в неповиновении.

Все Вадковские были возмущены. Федик шумел, выходил из себя. Как осмелились брата его, добрейшего, добродушнейшего человека, невозмутимого, незлобивого, участника Отечественной войны и похода в Париж, за славные дела, за благородство отдать под суд?!

Алеше стоило многих трудов успокоить кузена, хоть он и сам был истерзан душевно.

Никита Муравьев, вернувшийся с юга, несколько успокоил семью. Федор с Алешей так прямо ему и сказали, что о Союзе Благоденствия знают они. И хотят, просят, молят принять их в союз. Никита был чуть смущен, — слухи о тайном обществе распространяются, несмотря на строжайшую конспирацию. Юношей уговорил обождать, пока их взгляды на общество не подкрепятся основательным фундаментом политических знаний. Возмущением семеновцев он был и огорчен и обрадован. Это — грозный симптом. Это — начало движения. Но оно, увы, не закончено. Теперь задача — дело семеновцев довести до победы. Следует всемерно воздействовать на войска и приготовить их на последующее.

— Я удивлен, — не скрывая возмущения, Лунин сказал, — как это восставшие остановились бесславно на первом же шаге?.. Эх, найдись хотя бы один офицер, кто мог бы побудить солдат взяться за ружья, как все к чертям полетело бы!..

Он начал чутко прислушиваться к новым проявлениям непослушания в войске. То преображенцы, то конные новгородские егеря, то рота измайловцев, потом рота в Финляндском полку то и дело проявляли непослушание, приносили жалобы на начальство. Все эти дела еле-еле замяли, кое-как солдат успокоили. Принимались все меры, чтобы не оглашать «недоразумения» в войске.

Сыщики, филеры шныряли везде по казармам. Слухачей развелось несметное количество, но даже они не могли все уследить, обо всем донести.

Так, пропустили они и не сумели предотвратить беспорядков в самых благонравных училищах, коллежах и пансионах, вплоть до Смольного института и Екатерининского, в котором воспитывались две дочки Плещеева. В Конюшенном училище был раскрыт обширный заговор против начальства; в Пажеском корпусе взбунтовались пажи и поколотили стекла в тридцати двух окошках; в Корпусе инженеров путей сообщения, в котором обучался не так давно Алексей, кадеты в знак протеста подожгли флигель, где проживало начальство. Дух вольнолюбия добрался и до Благородного пансиона. Там воспитанники все еще дышали мечтами свободомыслия, сохранившимися со времен Кюхельбекера.

И 21 января в Благородном пансионе разразился грандиозный бунт, возглавленный Левушкой Пушкиным. Воспитанники никак не могли примириться с увольнением Кюхельбекера. Третий класс выступил с протестом против нового преподавателя Пенинского. Ученики дважды выгоняли его из аудитории, три раза свечи гасили, потом построили баррикады из столов, стульев и табуреток, вступили в стычку с надзирателями, причем Левушка крепко избил особо ретивого. Случай оказался беспримерным в жизни училищ.

На другое же утро Левушку Пушкина и Верховского отправили с дядьками по домам. Директор Кавелин доносил попечителю:

...Общее неповиновение и дух буйства и лжемудрия является открыто в происшествиях, почти ежедневных...

Министр, князь Голицын, писал в «Предписании попечителю»:

...беспорядок сей ...ясно доказывает слабое управление начальства в сем заведении, допустившего укорениться столь вредному духу ...который наконец обнаружился в явном буйственном поступке...

И началось искоренение «вредного духа». Прекратились отпуска домой. Кроме Левушки Пушкина и Верховского были высланы из пансиона Шипилов, Литвинов; покинули пансион «по воле родителей» еще девять воспитанников.

Саня Плещеев не выдержал и умолил батюшку взять его из училища, предоставить возможность перехода на военную службу. Ведь в пансионе теперь разбушевались темные силы! За свободомыслие изгнан учитель логики Талызин; гувернеры Гек и Якуневич сами подали прошение об увольнении. Ненавистный Пенинский после новой стычки с воспитанниками был принужден все-таки выйти в отставку. Но одновременно изгнан светоч науки, провозвестник свежей и вольнолюбивой мысли Куницын, любимый учитель Александра Пушкина.

Тогда уже не выдержал и сам Александр Алексеевич Плещеев: через девять дней, 28 марта, он забирает из пансиона двух других сыновей — Григория и Петуту, аттестованных как «выбывшие по воле родителей».

Тем временем попечительство и министерство начали применять еще более жесткие меры. Изгоняется инспектор Ландвист. Вскоре лучшие, гуманные профессора — Раупах, Арсеньев, Герман и Галич — попадают под суд по обвинению в том, что ими «философские и исторические науки преподаются в духе, противном христианству».

Алексей понял, почувствовал руку князя Голицына.

Выбывание из пансиона воспитанников «по воле родителей» приобрело характер повального бегства. Вместо ста двадцати учеников осенью осталось пятьдесят два.

...должно признаться, что теперь ученье у нас в совершенном упадке —

так писал с унынием Мишенька Глинка родителям.

Алексей продолжал ревностно следить за ходом событий и за братьями, «зараженными духом свободолюбия». Конечно, участь Сергея не переставая тоже терзала его; все, что пришлось претерпеть в краткой жизни Сергею, свидетельствовало об общем произволе, царившем в стране.

Горячего союзника Алеша нашел в лице Лизы. Она была потрясена трагическим исходом любви Сергея и Софьи. Вдвоем они без конца говорили о них. К этим беседам часто присоединялся Лизин двоюродный брат Николай. У них нашелся общий язык. При этом Алексей никогда не снижал своей разговорной манеры, не подделывался «под народность». Близость их создалась как-то сама по себе. Николай позволял себе иногда даже критические замечания. Как-то сказал, что неравенство между сословиями никогда не сотрется, даже после окончания жизни: «Баре в аду кипеть будут в котлах, а нам, людям работным, суждено для них дровишки колоть да подкладывать». Но при разговорах о любви, о судьбе Сергея и Софьи становился совершенно другим — серьезным и мрачным. А Лизу больше всего волновала могучая сила этой любви, самоотверженность, «верность до гроба», как она говорила.

Втроем они следили за ходом судебной волокиты, задержавшейся весьма неожиданным вмешательством барона Гернгросса. Скупость осталась превалирующей страстью его: даже после кончины единственной дочери он, не желая лишиться источника большого дохода, подал прошение о смягчении приговора Сергею, с тем чтобы батрак его был снова отдан ему. Пожеланья помещика суды в силу существовавших законов не могли не учесть, и дело передавалось все выше и выше, пока не дошло до Сената. Но и Сенат не вынес окончательного приговора, передав его на решение государю. Тот, ознакомившись с делом, дал заключение: преступника, убийцу юной дворянки, наказав публично на площади двумястами ударов кнутом, заклеймить и передать в распоряжение барона Гернгросса.