Весь этот «бунт» император приписывал влиянию тайного общества. О-о, у него есть неопровержимые доказательства. «Их цель, кажется, была меня запугать. Не выйдет. Не я буду запуган, а участники «вспышки». И те, кто лелеет дерзновенную мысль последовать примеру семеновцев».

Монархом был отдан приказ раскассировать полк. Рядовой состав направить в Псков, Витебск, Муром, Коломну, Рязань, Новую Ладогу и Полтаву. Полковника Шварца и множество офицеров, начиная с Васильчикова, Ивана Вадковского, за попустительство и слабость действий предать военному суду.

В холодный, непогожий вечер, в очень позднее время, Алексей вернулся домой после дежурства, усталый, измученный служебными неполадками. Дома не было никого. Ужинать не хотелось. Сердце стучало с болезненными перебоями. Лишь только сбросил сапоги и мундир, облачился в халат.

Тимофей с озабоченным видом спросил у него, где пистолеты: утром он сам стирал с ящика пыль, и теперь нету его. «А кинжал?» Кинжал висит, как висел. Но кто же убрал пистолеты? Жуковский и батюшка в Павловске. Днем забегал только Саня из пансиона на одну лишь минуточку — кофейком подкрепиться. Больше не было никого. Неужели Саня ларец с собой захватил?.. Вряд ли. А вдруг... какая-нибудь мальчишеская ссора, дуэль... Не дай бог.

Алексей затревожился, хотел было сразу ехать к младшему брату, но был так измучен, что попросил сходить в пансион Тимофея.

Взял книгу; прикрывшись халатом, прилег на диван в своей комнате, сообщавшейся с батюшкиным кабинетом стеклянною дверью и занавеской. Занавеску задвинул, но двери не стал закрывать — хотел услышать, когда Тимофей вернется домой.

Не читалось. Веки сами собою смыкались. Задул свечку и забылся в тяжелой дремоте. Скоро откуда-то с улицы донесся приглушенный выстрел. Нет, вероятно, это приснилось. Все же поднялся, к окну подошел... Екатерингофский проспект словно вымер. Погода к гулянью не располагала, и в Коломне все спать уже полегли: во всех домах темнота. Только в каморке Сергея брезжил тусклый свет от коптилки. Читает, наверное.

Алексей долго прислушивался, не ложился. Время сейчас все же тревожное. По ночному небу медленно ползли темные рваные облака. Тишина. Выстрел, конечно, пригрезился.

Снова лег на диван. Но сон уже улетел. Тиканье часов в кабинете у батюшки раздражало его. К темноте пригляделся, стал различать в своей комнате книжную полку и кресло, письменный стол, миниатюру Анны Ивановны на стене...

Задребезжала пролетка; лошадь неторопливо цокала подковами о булыжник. Не отец ли?.. Нет, проехала мимо. И опять тишина. В кабинете у батюшки густо пробили стенные часы. Тикают. Алексей чувствовал биение своего сердца.

И тут ему показалось... кто-то вошел в кабинет. Ни открывания дверей в коридор, ни шагов не было слышно, но на мгновение заколебалась портьера. От сквозняка?.. Алеша прислушался. Нет. Ни единого звука. Тимофея он по походке узнал бы, чуть шлепающей. А сейчас тикали только часы.

Все же он чувствовал, что кто-то там есть — лишь сняты туфли иль сапоги.

Сабля Алеши висела на стене около печки. Начал осторожно к ней приближаться, тоже беззвучно, ступая в чулках по ковру. В неподвижности остановился у занавески, разделяющей комнаты. Стал прислушиваться. Да, кто-то стоит с той стороны занавески и тоже прислушивается. И у «того» тоже сердце стучит. Потом «тот» стал отдаляться. Шарит рукой по стене. Кажется, там, в кабинете, открылась дверь в коридор — Алексей это почувствовал по легкой прохладе, по ничтожному колебанию воздуха, коснувшемуся левой щеки. Он распахнул занавеску — в кабинете отца было светлее: окна выходили на Крюков канал, и в них светила луна. Первое, что он увидел, — ящик с пистолетами лежит на диване отца. Но... он поднял глаза: исчез кинжал над диваном. Кто мог его сейчас унести?.. Лунин?.. Нет, он в отъезде. И не стал бы таиться.

Алексей бросился по лестнице вниз. В кухне месила тесто кухарка.

— Кто сейчас приходил?

— Как это кто?.. Ваш Сергей. Да нешто он к вам не заглядывал?..

Как был, в одном белье и в чулках, набросив на плечи шинель, Алеша бросился во двор, в ворота — на Крюков канал. Увидел у самого угла проспекта силуэт удалявшегося человека.

— Сергей!.. Сейчас же вернись!

Сергей быстро скрылся за поворотом. Алеша сорвался с места и опрометью устремился за ним. За поворотом увидел, что Сергей торопливо от него убегает. Алеша наддал и успел его нагнать у ворот дома Гернгросса.

— Верни мне кинжал. Сейчас же верни. А теперь возвращайся со мной. Ведь не могу же я на улице в этаком виде с тобой разговаривать.

Поднявшись к себе, Алексей зажег две свечи. Сергей сидел обессиленный, с лицом землистого цвета. Глаза тусклые, как у безумца. С большим трудом Алеше удалось добиться от него, что же случилось. Сергей с трудом ворочал языком.

Назавтра назначена свадьба. И Софья решилась на отчаянный шаг. Уговорила Сергея достать у Плещеевых два пистолета. Ночью они встретились в заглохшем саду. «Мы расстанемся с тобою на миг, чтобы соединиться там навеки», — сказала она, забросила далеко в вязкий илистый пруд обручальное кольцо и обняла Сергея в последний раз, как единственного жениха своего. Они простились, направили оружие один на другого, у самых сердец, и выстрелили одновременно. Она упала, обливаясь кровью, но второй пистолет дал осечку. В нем не было пороха. Сергей заметался и бросился тогда к Алексею, хотел кинжал раздобыть.

Но теперь он уйдет — уйдет, чтобы не навлекать на Плещеевых подозрения... в соучастии... Алеша был так потрясен всем случившимся, что не нашел ни слов, ни сил удерживать его, уговаривать. Сердце сжалось вдруг от нечеловеческой, яростной, колючей боли. Алексей был не в состоянии даже подняться. Голова, налившаяся свинцом, упала на стол.

Тимофей нашел его в полуобморочном состоянии. Проходя по Кашину мосту, он видел, как несколько полицейских вытаскивали из канала какого-то человека, пытавшегося покончить с собой, и повели его на съезжий двор. Тимофей не мог разглядеть, кто это был.

Через день Вадковские получили письмо от Иваша. Федик, читая, дрожал. Брат рассказывал, как поздним вечером их суда прибыли в Кронштадт. Продрогшие, ничего не евшие за сутки семеновцы не были приняты в город, а пересажены в другое старое, дырявое судно и поздней ночью — ночью! — отправлены в крепость Свеаборга. Родным Вадковский писал:

...Суда, на которых мы плыли, нисколько не казались способными к дальнему пути. Морозы, ветры, снега и дожди беспокоили нас во всю переправу, что тем тягостней было, что люди почти никакой одежды не имели...

Иваш тратил огромные деньги из собственных средств на прокормление солдат, так как казенного довольствия не поступало.

В Свеаборге семеновцев ожидало суровое наказание. Восемь человек было прогнано шпицрутенами шесть раз сквозь строй, остальные разосланы: кто — по отдельным полкам, кто — на каторгу.

Письмо переполошило всех родичей — и Вадковских, и Плещеевых, и Чернышевых, и Муравьевых. Больше всех волновалась, конечно, Александрин, обеспокоенная к тому же долгим отсутствием Лунина и Никиты. Сколько горя! сколько горя вокруг!

Бестужев-Рюмин, переведенный в провинцию — из Семеновского в Полтавский пехотный полк, был назначен в учебный батальон. Недавний кавалергард, лейб-гвардеец, хрупкий семнадцатилетний юноша, привыкший к высокой мыслительной жизни, сразу познал, что такое муштра, изведал общение с грубыми и серыми провинциальными офицерами. У Карамзиных Алексей видел письмо его к Чаадаеву, полное муки, отчаянья и безнадежности:

...пишу вам, любезный Чаадаев, с тем, чтобы дать вам понятие о моем теперешнем положении. ...несчастная участь все более и более меня тяготит ...здесь нет никого, достойного упоминания ...превыше всякой силы человеческой вытягивание поджилок по 7 часов в день.