Плещеев вспылил, хотел наговорить всяческих грубостей, однако, вспомнив заветы аббата Николь, вмиг сдержался.

— Надзирать над личною жизнью моих сыновей не входит в ваши обязанности, ваше сиятельство. Также не входит в мои подчиняться вашему произвольному воспитательству, — холодно сказал ему на прощанье.

Неприятности одна за другой сыпались отовсюду.

У Санечки в пансионе чуть ли не произошла катастрофа в судьбе его приятеля Соболевского. Директор Кавелин, прослышав о его приверженстве философским религиозным воззрениям Вольтера, стал его притеснять, несмотря на хорошее поведение и успехи в науках. Хотел даже выгнать. Проведал также, что Соболевский Марсельезу в компании воспитанников осмелился напевать. Даже Пушкину пришлось в это дело ввязаться — просить Тургенева обуздать «белоглазого инквизитора».

Сергея Алеша видел недавно, разговаривал с ним о Мантейфеле. Тот все уже знал. Дело сватовства зашло далеко. Вопрос о предстоящем замужестве Софьи решен, и ей отказаться возможностей нет. Богатство и прибалтийское происхождение жениха крайне соблазняют барона и баронессу. Сергей и Софьюшка в полном отчаянье.

А тут еще новое происшествие, посерьезнее. Захарушка Чернышев угодил в Петропавловскую. Боже, как переполошились родные! Неужели Захарушка был в разговорах столь неосторожен?.. Больше всех волновалась, разумеется, его сестра Александрин. Но вот какие прояснились причины.

Не так давно поступивший на службу в Кавалергардский полк корнет Этьен Бороздин — тот самый херувимчик, который столь раздражал Плещеева во время чтения у графа Лаваля, — взял себе за привычку бить нижних чинов. Где он воспринял такие повадки? В Париже, в бандитских притонах, в компании аферистов и проходимцев? Или в России успел заразиться чумой крепостничества?.. Этьен лупил рядовых по-особому, размеренно, хладнокровно, не снимая перчатки. Плюнет в лицо, а потом ударяет какой-то ему лишь известной манерой, так, что кровь сразу хлестала после удара. То ли кольцо секретное надевал, то ли в кулаке что-нибудь зажимал. Так, прогулявшись вдоль фронта, он избивал подряд двадцать, а то и тридцать солдат. Снимал перчатку и бросал ее, разорвав.

Поведение Этьена Бороздина возмущало его сослуживцев — они брезговали офицерами, «плебеями духа», тем охраняя «сословную честь». Захар Чернышев с приятелем своим Понятовским написал Этьену письмо, в котором заявил, что тот марает мундир, что кавалергарды с ним служить в одном полку не желают. А если он откажется подать прошение о переводе, то будет проучен иначе.

Этьен Бороздин вместо ответа предъявил письмо по начальству. Захар был немедленно отправлен в Петропавловскую крепость.

Но тут Чернышевым пришло письмо: матушка Елизавета Петровна в Тагине серьезно заболела. Ничего не зная об аресте сына, графиня просила командира полка отпустить Захара к ней в Тагино повидаться. И настолько был высок авторитет фамилии Чернышевых, что командир отпустил Захара на две недели, взяв с него честное слово вернуться. Тот уехал и, вернувшись точно в назначенный день, отправился в крепость отбывать положенный срок. А с ним приехал из Тагина его воспитатель, престарелый месье Жуайе. Просил разрешения разделить участь арестованного в его каземате на правах полагающегося узнику вестового. Ему разрешили.

Плещеевы, отец и сыновья, часто навещали Захарушку. А к Захару был «доступ свободный»: его проступок не считался серьезным. Приходили к нему однополчане, приносили фрукты, вино, даже гитару. С утра до вечера толпился у него народ. И время проходило весело, оживленно. Вот какие нравы, оказывается, бытуют в Петропавловской крепости!.. Однако... однако, как говорили старые стражники, эдак далеко не везде... не во всех равелинах... есть и другие.

Этьен, хотя и остался служить в Кавалергардском полку, истязания солдат прекратил. Но офицеры всячески его бойкотировали, не подавали руки, многие даже не считали нужным отвечать на поклоны.

Неожиданно Плещеев получил письмо в эти дни: приглашение к вечернему чаю от генеральши Орловой; ее супруг — командир Конного лейб-гвардии полка, где служил Алексей. «О, это неспроста, разумеется», — подумал Плещеев.

В письме Орлова напомнила Плещееву, что они были близко знакомы в годы их юности, когда он часто бывал вместе с Николенькой Бороздиным и покойным Пьером Долгоруким в доме матушки ее, Ольги Александровны Жеребцовой (Плещеев сразу понял намек). И молодые люди в те дни были очень дружны. Кроме того, муж ее, Алексей Федорович Орлов, вместе с братом своим Михаилом воспитывались также в пансионе аббата Николь, и хотя они учились с Плещеевым в разное время, им все же обоим будет отрадно вспомнить детские годы. Но главное — всем домашним будет приятно послушать образцы мастерства знаменитого ныне Плещеева. А мужу весьма интересно поближе познакомиться также с сыном Плешеева Алексеем, юнкером полка, вверенного его командованию. Вечер — интимный. Однако отмечается одновременно новое повышение в звании мужа: вместо флигель-адъютанта его величества он стал теперь его генерал-адъютантом.

Ах, как не хотелось Плещееву принимать приглашение! Чего доброго, придется встретиться с тещей Орлова, Ольгой Александровной, с этой проклятой «Медузой»... Н‑но... командир Алексея... не прийти — значит обидеть... Алексею приглашение тоже было не по душе. Оба они понимали, что предстоит разговаривать о деле Этьена...

Так оно и случилось. Вечер вправду оказался скромным, приглашенных не много. Этьен отсутствовал, и это еще более утвердило Плещеевых в правильности их предположения.

В числе близких друзей дома Орлова был начальник штаба Гвардейского корпуса Александр Христофорович Бенкендорф, сын покойного губернатора Риги, вместе с которым Плещеев когда-то в крепости Дюнамюнде сопровождал императора Павла в тот каземат, где томился в заключении Пассек. Графа Орлова связывали с Бенкендорфом воспоминания о пансионе аббата Николь, где они тоже обучались совместно. Оба пытались настроить Плещеева на лирический лад, но он уклонился, умолчав, однако, о неприятностях, пережитых им в стенах коллежа. Бенкендорф держал себя с Плещеевым любезно и скромно. Рядом, чуть только как бы в сторонке, в тени, в глубоком, низком кресле расположился... кто бы мог думать?.. Огонь-Догановский!..

В черном фраке, элегантный и молчаливый, даже печальный, он поднялся, поздоровался со старшим Плещеевым, приветливо улыбнулся ему и пожал его руку. Того словно ошпарило кипятком. «Что это значит?.. Появление Огонь-Догановского здесь неспроста... Уж не призван ли он как свидетель давно прошедших событий?» Орлов представил Алексея Огонь-Догановскому.

Теща Орлова, Ольга Александровна Жеребцова, сидела во главе стола, следила за распорядком; внимательно, однако сдержанно, всех угощала. Говорила не много. Беседа велась главным образом Бенкендорфом. Он рассказывал, что трудится над запискою государю об организации мер для пресечения беспорядков, а также об искоренении всяких вредных, нежелательных правительству обществ. Алексей хотел было просить его высказаться более ясно, однако сообразил, что сейчас для этого не время, не место. Мало-помалу разговор становился интимнее, начали возникать анекдоты и шутки. Хозяйка дома, жена генерала Орлова, села к роялю, заиграла балансэ, потом — медленный экосез, кое-кто стал танцевать. Алексей поднялся, но его остановил Бенкендорф, предложив выпить рюмочку рома за дружество и единение русского офицерства, за прекращение недоверия, непримиримости и нетерпимости во взглядах некоторых слишком горячих и опрометчивых юношей. Намек был достаточно ясным. Чокаясь, Алексей отвечал, что согласен выпить за дружбу, если она не нарушена образом поведения, бесчестным и недостойным звания офицера и друга. Ответ был тоже достаточно ясным... Пока он танцевал, Бенкендорф обратился к Орлову:

— Мне думается, что перевод Этьена в твой полк не приведет ни к чему: офицеры будут также и в твоем полку его бойкотировать.