Чувствуя себя центром внимания, Плещеев в гостях непрестанно шутил, каламбурил. Однажды всех забавлял, разыгрывая, будучи трезвым, роль мертвецки пьяного орловского помещика, глупого, полуграмотного, мистифицируя тем иностранного гостя. Любил в лицах изображать общих знакомых, присутствующих или отсутствующих, играть на фортепиано вальсы и польки на манер панихиды.

Слава о нем прокатилась по всему Петербургу и дошла до высших кругов. Однажды приехал к нему на дом Тургенев в камергерском мундире и безапелляционно потребовал вместе с ним незамедлительно садиться в карету и ехать в Павловск, ко двору Марии Федоровны. Плещеев запротестовал, но Александр Иванович сказал:

— Не хочешь? А я мечтал через два года вот так же вдарить тебя, но по ключу камергера, — и с силою хлопнул его по заднему месту. — Не хочешь?

В Павловске он очутился все в том же благопристойно-патриархальном кругу, в котором был некогда на чтении Клингером Фауста. Только моды стали иными, расплелись косы и букли, пудра осыпалась. И люди, люди не те... Не было ни Безбородко, ни Репнина, ни Кутайсова, ни Растопчина. Клингера перевели в Дерпт ректором университета. Аракчеев состарился и не жалует в Павловск. Сентиментальные девицы и фрейлины превратились в откормленных, пышных, но по-прежнему сентиментальных особ. Расплылась, поблекла и бывшая императрица. Но сохранила стремленье к изящности, к той же чувствительности, к высоким порывам души, считала себя законодательницей общественных вкусов, блюстительницей изящных искусств и самодержавной правительницей российской словесности. Ну, и пусть. Большого вреда она здесь сотворить не могла, если бы даже и захотела.

Плещеева она, конечно, не помнила. И очень кстати. Но если бы она только знала... если бы знала!..

С первого же вечера он стяжал при дворе грандиозный успех, признание безоговорочное: пустил в ход свой туз козырной — Адвоката Пателена. Им восхищались, его превозносили... Тургенев подливал масла в огонь, рассказывая о европейски прославленном чтении немецкого поэта Людвига Тика, которого довелось ему многократно слушать в Германии. Тик тоже любил читать пьесы, и поистине он второй Плещеев в этом искусстве.

— Вы хотите сказать, Плещеев — второй Людвиг Тик? — томно поправила Мария Федоровна.

— О, я не оговорился, ваше величество: Тик — второй Александр Плещеев. Пригласите, ваше величество, Тика в Россию, устройте состязание миннезингеров, и вы сразу в том убедитесь.

На три недели безвыездно застрял Плещеев при дворе Марии Федоровны, выступая почти ежедневно. Он прочитал, по-французски, конечно, несколько комедий Мольера, прочитал забытую комедию Эммануэля Дюпати La prison militaire, ou Les trois prisonniers[39], исполнявшуюся в Париже в начале столетия. Он любил эту пьесу, так как ее положения, эпизоды и действующие лица отдаленно напоминали персонажей «мужицкой» пьесы Солдатская школа, дорогой его сердцу.

Однажды он осмелел и прочел для завершения вечера Сказку о трех возрастах, — он все боялся, что степенные, чинные слушатели, может случиться, будут шокированы легкой, изящной фривольностью шутки. Однако получилось обратное: благопристойная, деликатная атмосфера двора Марии Федоровны всем приелась, превратилась в такую пресную жвачку, что Сказка Плещеева никому не показалась нескромной. А Тургенев немедленно рассказал, какой успех имела эта Сказка в Варшаве, куда ее завез князь Вяземский, в какой восторг она привела прославленного польского актера Марэ, изящного комика-реалиста, тонкого художника сцены, и как он выпрашивал князя дать ему текст!

— Вяземский не оставляет в покое Александра Алексеевича, — добавил Тургенев. — В мае просил прислать ноты его романса Si l’on croit...[40], а в июне посылал свои стихи Ты слышишь ли со мною в разговоре с просьбой положить их на музыку.

Мария Федоровна тотчас просила спеть ей эти романсы.

Недели через две в Павловск приехал Карамзин и был приятно удивлен, увидя такой успех Александра, к которому продолжал относиться с отеческой нежностью: как-никак он знал его шестилетним мальчугой. И теперь не без гордости упоминал о нем в своих письмах к Дмитриеву, к Вяземскому:

3 июня 1819 г.

Плещеев читает в Павловском и тешит великих князей представлением трех возрастов.

28 июня 1819 г.

...а я в Павловском снова простудился. Там Плещеев читал комедию. Все Павловские уже недели две им восхищаются.

8 июля 1819 г.

Плещеев читает...

Больше всего пленяла Карамзина манера Александра, не называя действующих лиц, ярко и выпукло охарактеризовывать всех персонажей только лишь изменением голоса.

Фимиам, фимиам, туман бесконечных похвал, искренних, лживых, тонкая лесть — все это, конечно, дурманило голову.

Отрезвление у Плещеева наступало лишь во время кратких наездов в столицу. Там обнаруживалась изнанка жизни во всей ее наготе — нуж-да! Напрасно ожидало обнищавшее Начальное училище в захолустном уездном городишке Болхове обещанных средств из театрального жалованья бывшего своего попечителя. Неизвестно, кто терпел бо́льшую надобность в финансовом подкреплении — провинциальные школьники или управляющий французской труппой в императорском театре.

А тут Букильон опять перестал присылать хозяину деньги: «Пока пеньку не продам, ни единого рубля не найду, чтобы выслать».

В душе Плещеев рассчитывал было поправить свои денежные дела через двор императрицы, получить высокооплачиваемую должность чтеца, как это было в карьере Жуковского на первых порах... Но двор молчал. Тургенев, Жуковский, Карамзин тоже молчали. Он же сам не мог поставить вопрос: «Платите мне деньги»!

Вместе с «первой кучкой» французов приехал видный артист Сен-Феликс, напоминавший внешностью, фигурой и манерой игры знаменитого европейского актера Шарля Габриэля Потье. А Потье играл в Париже центральную роль Пэнсона в водевиле Дезожье Je fais mes farces... Я проказничаю..., поставленного совсем недавно, в 1815 году. Дело в том, что Плещеев еще в Черни́, во время болезни Анны Ивановны, создал для этой «штуки» музыку: увертюру и массу куплетов, собираясь сыграть ее в своем усадебном театре. Сообщал он в то лето Жуковскому:

Я хочу написать маленькую не комедь... ...нет! а так, маленький аптит....... французы, когда не смеют назвать чего комедией, то изволят говорить: folie en un acte[41]. — Это мой случай.

И на своей партитуре приписал сверху любимое арзамасское слово: Га-ли-ма-тья. Подумав, добавил: или Bouffonnerie[42].

С большим увлечением Плещеев теперь, в Петербурге, начал работать над постановкой этой веселой буффонады: ему был сродни по характеру обаятельно беспечный образ Пэнсона, героя комедии. Сен-Феликсу он тоже пришелся по душе. Этот Пэнсон, легкодумный молодой парижанин, «гарсон» магазина, получив подарок в пятьдесят экю от родителей, приезжает в пригород Парижа, местечко Сцо, кутить! Его девиз: «Я пришел сюда развлекаться, и я развлекаюсь»... На сцене красочный кабачок, веселящаяся толпа, продавцы пестрых товаров — пирожных, фруктов, цветов, бродячие кукольники, певцы и куплетисты, — все дает богатую пищу для разнообразных хоров. В пьесе много острот и куплетов, не переводимых на русский язык — в большинстве случаев это уличные песни Парижа, арии из популярных водевилей.

Стремясь сблизить народную музыку Франции и русскую песню, как было недавно в танце Бранль на празднике в Черни́, Плещеев с первых же тактов увертюры ввел в партитуру музыкальную тему Камаринской, применяя двойной контрапункт, и вскоре затем хороводную плясовую Во поле березонька стояла, сочетая их с разнообразными виртуозными контрапунктическими хитростями. Это введение русских образов во французскую пьесу привело Сен-Феликса и всю труппу в восторг. И восторг возрос до апогея, когда в веселом менуэте, примыкающем к увертюре и переходящем в полонез, вдруг зазвучала тема Марсельезы. Такое единение, духовное родство двух национальных культур, несмотря на различие языков, расположило к себе иностранных актеров. И создалась бодрая, дружная атмосфера на репетициях.