— Ах, Алексис, вы еще не знаете князя! Из десяти лестных его обращений три он произносит с сочувствием, а остальные лишь... лишь для перетасовки... то есть для разносу мастей.
— Тварный дух властвует над человечеством. Мозговой пожар, зажженный восстанием Пугачева в головах нашей знати, а также простонародья, много бедных созданий сбил с панталыку. Умы закружились в некоей дьявольской карусели. Вокруг — психологическая толчея. Святой Павел Фивейский, этот осерафимленный старец, господствует над планетой Сатурном. По смерти душа человеческая проходит мытарства свои на Луне.
— Следовательно, — вполне как будто серьезно спросил Александр Иванович, — и самые звезды проникнуты этой проказой?
— Увы, некоторые миры в нашей вселенной объяты разложением страшного бунта и небесного мятежа.
— Подобно «мозговому пожару, занесенному Пугачевым в нашу психологическую толчею»? — спросил неожиданно Алексей.
Все замолчали конфузливо: злая ирония была очевидна. «Вот он всегда так, — подумал Плещеев, — молчит, молчит, ан вдруг и выпалит!»
— Точно такой же вопрос однажды задал мне государь, — ответил Голицын, и Тургенев вторично захохотал.
— Ах, Алексис, вы снова не поняли. Это у князя обычный прием: подобною фразой выручать собеседника, когда он сделает ляп.
— Н-да. Чтобы в собеседнике не заронилось даже искорки собственной ридикюльности, — мягко пояснил Голицын.
«Руки у него тоже набелены, — подумал Плещеев. — Но где же, где же я встречался с Голицыным?..»
Тургенев пригласил гостей к столу. Голицын, помолившись старательно, сел на почетное место.
— Какой изысканный ужин! — Князь замурлыкал. — Некогда, под влиянием Вольтеровой философии, был и я отчаянным гурманом, но теперь... А это, я вижу, декокт... Здесь — национальный тыковник. А тут настоящая Tintilla de la rota[9], — и Голицын нечаянно облизнулся.
И вот тогда-то Плещеев вспомнил его! При первом посещении камерфрейлины Анны Степановны в Зимнем дворце, он, четырнадцатилетний провинциал, ожидая в приемной, засмотрелся потихоньку на фривольные гравюры в скабрезной французской книге Брантома Жизнь женщин легкого поведения, юный камер-паж это увидел, подмигнул ему незаметно и — облизнулся!.. Этот паж и был Александр Николаевич Голицын!.. Запомнились его порочные, бесцветные глаза. И сейчас глаза у князя такие же.
— Вдовствующая императрица Мария Федоровна, — повествовал Голицын, — имеет Лукуллово пристрастие к лягушаткам. Выбирает зелененьких. Приготовляют для нее лишь филейчики, отбрасывая передки. В серебряной кастрюлечке красуется белое мясо задков и тешит обоняние благовонным испарением острой подливы. В Москве, желая покуртизировать чревоугодие государыни, отрыли в земле черную, огромную, холодную жабу, из тех, кого зовут Мафусаиловы веки. Но императрица от нее отказалась.
— А вам, ваше сиятельство, ни разу не доводилось эдакую жабу отведать? — опять выпалил Алексей, и Голицын на этот раз уж серьезно сказал, что точно такой же вопрос задавал ему государь. И тотчас обратился к Плещееву, помнит ли он, как они познакомились. Тот ответил, что помнит: в апартаментах Анны Степановны.
— Это было в девяносто втором. Да‑а... еще на первом плане человеческой картины моей. А кроме того, в девяносто шестом, в ноябре, меня присылала сама императрица догнать вас при выходе и передать, чтобы вы изволили прийти к камер-юнгфере Марии Саввишне Перекусихиной, не сообщая о том Анне Степановне.
Плещеев остолбенел. Неужели Голицын проник в тайну интриги с булавками? Голицын не унимался:
— И еще как-то я видел вас несколько позже, когда вы в Гатчине вместе с дочкой покойного канцлера Безбородко проходили вдвоем в Мраморный зал, оба чем-то крайне расстроенные. Я был тогда уже камер-юнкером, миниатюрным камергерским mignon, то есть мальчиком женоподобным, и только лишь начал подмечать, как les intrigues s'entament dans les cours[10]...
«Что он хочет этим сказать?.. Неужели и здесь...»
Князь Голицын опять достал табакерку и принялся медленно, словно в экстазе или с духовным восторгом, втягивать ноздрями мелкие понюшки, одну вслед за другой.
— После ужина нюхается гастрономичнее: звериному человечеству подсыпано корму в наполненный стомах, или в чрево по-нынешнему.
— Вы отыскали, ваше сиятельство, апогей носовых перевариваний табака, — вполне серьезно, в тон князю, подхватил Тургенев. Вы нюхаете живописно и упоительно. Кнастер картинно, словно художник, марает ваши персты и богато, щедро сыплется на пол. А на лице вашем просвечивается нега сознания доброго дела.
Подали кофе с ликерами.
— Charmant![11]. Ну‑с, тогда перейдем по законодательству к анекдотам, хозяином дома излюбленным. Ис-то-ри-че-ским. Хм... как бы растасовать их по единству сюжетики? S'hasardons[12].
Итак, анекдотец нумеро примо. Известно ли вам, милые, терпеливые слушатели, о рыцарских сантиментах императора Павла Петровича? Так‑с вот‑с. Еще до альянса с Нелидовой долгие годы нежнейшее чувство связывало его с Глафирой Ивановной Алымовой, фрейлиной. И даже после брака ее с некиим Ржевским Алексеем Андреевичем... Впрочем, он — не в счет. C'etait un homme mediocre — так... посредственное существо.
И, следовательно, анекдот мой не удался, получился холостой снаряд. Постараюсь исправиться.
Итак, нумеро секундо. Была без памяти влюблена в Павла Петровича фрейлина — тоже фрейлина — Мария Васильевна, дочка обер-гардеробмейстера Шкурина. У него, a propos[13] говоря, воспитывались сын побочный, а также две побочные дочки великой Екатерины и графа Орлова, Григория Григорьевича. Я вижу по лицу вашему, Александр Алексеевич, вы знаете их... Прелестная Шкурина, поняв, что для цесаревича она всего лишь балование жизни, echappee de vie[14], в девяносто шестом скрылась за стенами Смольного, а затем приняла иночество под именем смиренной сестры Паулины. На рясе продолжала носить фрейлинский вензель. Не находите ли, что нумеро секундо поучителен своей maniere touchante?[15]
Итак, анекдот нумеро терцио. Снова юная фрейлина. Видите, пока одни только фрейлины. Благороднейшая, чистая, непорочная голубица. Приглянулась она Павлу Петровичу, и он некиим заветным ключом, раздобытым Кутайсовым, отпер ночью замок в девичьей спальне ее. А ведь она была уже обручена и представлена в обществе как невеста Плещеева...
Александр Алексеевич похолодел.
— Скажите, Александр Алексеевич, не родственник ли вам Плещеев, Сергей Иванович, известный масон? Нет? Ах, да, он — Плещеев-Мешков, ветка другая. Мне спокойней рассказывать. Это все произошло в девяносто пятом году. Невеста его, прелестная фрейлина Веригина Наталья Федоровна, только что окончила Смольный. Сергей Иванович после визита Павла Петровича был, конечно, долгое время в полном отчаянии. Вы понимаете?.. Но позднее — утешился. Поелику брак его с Веригиной Натальей Федоровной счастливым во многих статьях оказался. Надеюсь, вы и тут понимаете?.. Впрочем, стоит ли о Сергее Ивановиче говорить?.. Ведь он тоже un homme mediocre. Ах, до чего я нынче бездарен! Вы будете сердиться на меня, милейший Александр Иванович. Я опозорил вашу recommandation[16]. Надеюсь, последний анекдот, нумеро кварто, принесет мне rehabilitato rehabilitation[17], говоря языком Цицерона, в ваших глазах.
Князь выпил глоточек ликера, понюхал своего душистого кнастера и, пожевав губами, продолжил:
— Значит, нумеро кварто. Пришла фантазия Павлу Петровичу выступить сватом, прикрывая свои другие грехи. Он, знаете ли, обожал эдакие transformations[18]. Захотел, например, однажды обедню служить, ему уже иерейское облачение сшили, да Безбородко отговорил. А жаль, признаться, мы куриозного спектакля лишились: был царь — стал поп. Но сие en passant[19]. Итак, он решил выдать замуж одну фаворитку свою...
