Алексей тем временем сам постелил себе на скамейке мешок, набитый соломой, подушку, — у Тимофея руки болели и даже это было ему не под силу. Он расположился в углу, на полу, на зипуне.

Свеча меркла, чадила. Алексей ее погасил. Лег, не раздеваясь, прикрывшись шинелью. Феденька, наконец, тоже огарок свой погасил и заснул. Было слышно, как он начал легонько посапывать.

Из-за перегородки на цыпочках вышел Бобрищев-Пушкин. При свете фонаря принялся топором поднимать половицу. Потом что-то потянул из подполья.

— Плещеев, — шепнул он, — подите сюда, подсобите.

Сверток был слишком большим. Пришлось приподнимать еще одну половицу. Затрещала какая-то древесина. Феденька спросонья что-то пробормотал.

Вытащив сверток, завернутый в черную клеенку, Бобрищев-Пушкин надел шинель и, захватив с собой Русскую Правду, отправился к брату. Алексей снова прилег на скамейку. Но ни заснуть, ни задремать он не смог. Тишина обступила и словно прилегла рядом с ним на подушку. «Бобрищевы без меня хотят обойтись. Что ж... чем меньше свидетелей...»

Минут через сорок Павел Бобрищев вернулся и на ухо сказал Алексею, что им помощь необходима: он сам выдохся вдрызг, а старший брат его даже лопату держать в руках не умеет. Земля вся промерзла.

Тимофей для подмоги был из-за рук непригоден. Алексей надел шинель. На улице темень, но фонаря ради осторожности не зажигали. Высоко над снежной равниной проносились рваные тучи. Небо было чуть светлее земли. За воротами повернули направо, отойдя от села, свернули снова направо по малоезженой проселочной дороге, выходящей на горку и ведущей в лес. Глаза начали привыкать к темноте. Пройдя еще сажен шестьдесят, чуть выше впереди, увидели огромный черный крест, поставленный на перекрестке двух дорог, на месте, где какой-то ямщик, как говорили крестьяне, зарубил топором седока, здешнего барина, в отместку за притеснение крепостных.

— Стоп! — шепнул Бобрищев-Пушкин. — Видите, налево канава? Идем этой канавой. К ней тянутся межи — одна за другой. Считайте шесть межей, семь, восемь, девять. Довольно.

Тут на бугорке сидел, притулившись, старший брат Бобрищева-Пушкина, Николай. Он поднялся. Вернулся к дороге покараулить на случай, если кто-нибудь вздумает здесь проходить. Но кому и куда тут проходить в такое позднее, темное время?..

Алексей решил переменить место для ямы — отступил две межи, выбрал углубление около межи, самой возвышенной и широкой. Взял заступ, но сменил его сразу на лом: земля в самом деле промерзла и подавалась с трудом. Ломал, рыл грунт упорно и долго. Жарко... Сбросил шинель. Если бы не сноровка в деревенских работах, он, конечно, не справился бы. Останавливался порою, чтоб отдышаться и вытереть пот на лице. Павел Бобрищев предлагал его подменить. Но он только отмахивался.

Наконец яма оказалась в достаточной мере глубокой. Вложили в нее Русскую Правду в черной клеенке. Зашита добротно. Один угол клеенки был лишним — торчал. Алексей ножом отрезал кусочек этой прорезиненной ткани и убрал в свой бумажник, как святую реликвию. Закапывал младший из братьев. Алексей взял у него лопату и быстро забросал яму землею. Потом сровняли всё снегом. В темноте казалось, достаточно. Но в этот момент облака разорвало, и при внезапно ярком свете ущербного месяца удалось разглядеть упущения. Принесли еще две лопаты чистого снега. Засыпали и сровняли. Отправились. Спотыкаясь на межах, выбрались к проселочной.

Вдруг при неверном сиянии месяца черный крест на перекрестке дорог заблестел дрожащим мерцанием. Точно видение. Оба Бобрищевы-Пушкины стали креститься. Но марево быстро развеялось: дерево креста просто обледенело, вот потому-то и обрело мертвенную светозарность.

Договорились, что отныне будут всем подтверждать, будто Русскую Правду сожгли.

Когда вернулись в избу, их встретил сонный голос Феди Заикина из-за перегородки:

— Куда это вы ночью ходили?

— За водкой! — с задоринкой ответил Алексей и достал из баульчика флягу с коньячным настоем. — Вот. Не желаешь ли чокнуться с нами, Феденька милый, за будущность, за славу... за счастье?..

Лишь рассвело, Алексей покинул Кирнасовку и полетел на санях, исправленных за ночь, разыскивать братьев Муравьевых-Апостолов и Бестужева-Рюмина. Хотя сознавал, что это почти безнадежно: они в самом деле скакали, путая следы, из местечка в местечко, наводя погоню жандармов на ложные тропы. Бобрищевы-Пушкины перед выездом снабдили в дорогу несколькими ориентирами, однако записок не дали — ради предосторожности. Им стало известно, что к подполковнику Гебелю теперь присоединился новый петербургский посланец — тоже немец, Ланг, жандармский поручик.

В Казатине Алексей разузнал, что Муравьевы-Апостолы только что побывали в Любаре и Бердичеве, теперь направились в Паволочь и всюду подготавливали полки к выступлению. Плещеев погнал в Паволочь. Они перебрались тем временем в Фастов. Пришлось изменить направление.

Ночью, в четыре часа, Алексей проезжал местечко Трилесье, где была расквартирована рота черниговцев с командиром поручиком Кузьминым, приятелем Бобрищевых-Пушкиных. Ввиду крайней усталости он решил здесь чуточку передохнуть, а кстати узнать более точно, куда же направиться с дальнейшими поисками. Квартиру поручика Кузьмина ему указали. Добротный купеческий дом. Стучал в запертые сени несколько раз — никто не открывал.

— Поручика Кузьмина нету дома, — сказал какой-то проходивший мимо солдат. — Он уехамши.

Но тут Алексей нажал ручку двери — она подалась. Вошел — авось денщик в квартире остался, чаем хоть напоит. Вторая дверь из сеней вела в просторную комнату.

Вспыхнул кремень. При свете свечи Алексей увидел, к своему величайшему удивлению, посреди комнаты одетого в полную форму — Сергея Ивановича Муравьева-Апостола. Тот смотрел через плечо Алексея. Алексей обернулся — сзади, в дверях, стоял коренастый подполковник-черниговец, удивленный не менее, чем Плещеев, неожиданной встречей с Муравьевым-Апостолом. Все молчали, но только одно лишь мгновение.

— Здравия желаю, господин подполковник, — сказал, улыбаясь, Сергей Иванович. — Здравствуйте, Алексис. Как вы попали сюда?.. Познакомьтесь. Густав Иванович Гебель, командир Черниговского полка, мой начальник. Повсюду ищет меня, имея приказание арестовать. А это добрый друг моего старого друга Алексей Александрович Голубков.

Алексей, естественно, понял, что таким образом имя его зашифровано. «Ну что ж... Голубков?.. пусть буду временно Голубковым».

— Я ожидал вас, Сергей Иванович, в Фастове встретить. — Гебель говорил тоже очень любезно и тотчас спросил о Матвее Ивановиче. Узнав, что он спит в соседней комнате, просил ему передать просьбу одеться.

Сергей Иванович предложил чаю новоприбывшим. Подполковник Гебель с явным удовлетворением выразил благодарность. Он был, видимо, тоже голоден и утомлен. Этот упитанный немец лет сорока старался казаться любезным. Попросив прощения, что на минуту покинет приятное общество, вышел из дома.

— Алексис, откажитесь от чая, удирайте немедленно. Вы нам ничем помочь не сумеете. Тут сейчас потасовка начнется.

Из внутренней комнаты вышел Матвей Иванович, одетый в гражданское, и, наспех поздоровавшись с Алексеем, отозвал брата обратно в соседнюю комнату.

Плещеев вышел в прихожую и спросил денщика, вздувавшего самовар, где начальник его, поручик Кузьмин. Тот шепотом отвечал: «В Василькове». — «А Бестужев?» — «Не знаю, куда ускакал. На рассвете точь-в-точь должен вернуться».

Как на грех, это услышал возвращавшийся Гебель и явно обрадовался: «Ага!.. Нашлись заговорщики!» Не скрывая своего торжества, прошел в общую комнату.

Алексей выбежал вон. «Гебель задержится здесь, вероятно, до возвращения Бестужева-Рюмина, захочет взять под стражу сразу всех трех. Надо выиграть время и скакать к Кузьмину в Васильково за подкрепленьем. Сколько там верст? Эх, верховую лошадь достать бы!»