Отец поправил свечу в руках покойника, подобрал упавшие на пол цветы и положил в ногах. Дато стоял, не поднимая глаз, и только искоса следил за движениями отца. Потом резко повернулся и выскочил из комнаты.

— Дато, иди вниз, покушай! — позвала его тетя Марта.

Он ничего не ответил, лишь отрицательно покачал головой.

Тетя Марта подошла к нему и тихо сказала:

— Хоть немного поешь, сынок… Пойдем со мной, внизу уже все собрались, твоя мать тоже там.

— Не хочется.

— Пойдем, пойдем. У отца твоего тоже крошки во рту не было с самого утра, вместе и поедите.

Дед Георгий умер, как и жил, просто и незаметно. Дато видел немало дряхлых и немощных стариков и иногда думал о том, что со временем состарится сам и станет такой же, как и они, обузой для других. Думал о старости и ненавидел ее. Но когда смотрел на деда, то страх перед ней и сама она куда-то исчезали. Всегда веселый и бодрый, он ничем не болел, разве что насморк схватит, да и то раз в десять лет. Дато никогда не видел, чтобы дедушка сидел без дела, вечно он был чем-то занят, мастерил или копался в огороде. И бабушка была ему под стать: с утра до вечера хлопотала по хозяйству, ни минуты не зная покоя. Они души не чаяли друг в друге, хотя то и дело ссорились, спорили или пререкались до хрипоты. И вдруг дедушки не стало. В первый раз в жизни он почувствовал себя плохо, лег в постель и не встал.

…Иногда Дато удавалось поехать в город. Денег ему отец не давал. «Парню там делать нечего, — говорил он, — если ему так нравится в городе, ехал бы учиться туда, никто, ему не мешал». Мать побаивалась отца и тоже не давала денег, да она и не распоряжалась ими.

Неизвестно откуда, но у бабушки всегда водились деньги. Заметив, что внук заскучал, она начинала о чем-то шептаться с дедом. Потом отзывала Дато в сторонку, обычно когда, кроме них, никого не было в доме, и с видом заговорщика осматривалась по сторонам — не подглядывает ли кто, — при этом еще больше прищуривала свои слезящиеся глаза, так что они превращались в искрящиеся лукавством щелочки, и запирала дверь. Затем подходила к старинному, окованному железом сундуку, вытаскивала из-под него ключи, почему-то завернутые в тряпочку, отпирала замок и торжественно откидывала тяжелую крышку. Все это она проделывала медленно, как бы нарочно растягивая удовольствие, которое получала от выдачи денег, Дато же стоял поодаль — ему не разрешалось подходить к сундуку, в котором бабушка долго рылась, что-то ворошила и перекладывала с места на место, пока наконец не извлекала из глубоких недр красненькую десятку. Это было как норма — десять рублей, ни больше ни меньше.

Разжившись деньгами, Дато целовал бабушку в обе щеки, подхватывал ее своими сильными руками, сажал к себе на плечо, словно малого ребенка, и кружился с ней по комнате. Бабушка отбивалась, кричала, но в душе таяла от счастья. Наконец Дато бережно опускал бабушку на тахту, стремглав выбегал во двор и, радостный, мчался на станцию. А дед копался в огороде и, словно ни о чем не догадываясь, даже не смотрел в сторону внука.

А когда вечером возвращались с работы отец и мать и звали Дато, дедушка и бабушка храбро выходили им навстречу. Старик смущенно теребил войлочную шапку, а бабушка, зачем-то прикрыв рот кончиком платка, пряталась за его спину и оттуда невнятно мямлила:

— Отпустили мы его, доченька, пусть погуляет…

Что делал Дато в городе, никто не знал.

Но дед и бабушка верили: их внук плохого не сделает…

Дато всегда думал, что смерть — это горестные вопли и слезы. Поэтому он очень удивился, когда увидел, как спокойно его мать разговаривает с отцом. Они вспоминали каких-то людей, обсуждали домашние дела, которых сразу оказалось по горло. Во дворе соседки оживленно болтали, словно ничего не произошло. К калитке, как обычно, подошел почтальон и громко крикнул: «Заберите газеты!» Сестра отца рассказывала какие-то новости, и слушатели негромко смеялись. Правда, посмеявшись, они спохватились, вспомнили про покойника, громко запричитали — какой, мол, хороший был человек, — но скоро снова вернулись к обычным разговорам и вели себя так, словно ничего не случилось. Одна бабушка заметно изменилась: в ее глазах появилось то, чего раньше он никогда не видел, — они были полны боли и страха…

Дато без конца куда-то посылали: то квеври открыть, то бутылки вымыть, то плотника позвать, то пригласить кого-то еще. Он послушно выполнял все поручения, но почему-то они казались ему бессмысленными и ненужными. Ему не терпелось поскорее избавиться от всех дел и убежать куда-нибудь подальше от дома, чтобы не видеть ни близких, ни чужих, ни того, как в этой большой комнате лежит старый человек с синеватым лицом, совсем не похожий на его доброго и веселого дедушку Георгия. Но Дато понимал, что сейчас уйти нельзя. Если он уйдет, его сочтут ненормальным и один бог знает, какие слухи распустят о нем в деревне. Правда, ему лично наплевать на деревенских болтунов, но он подумал о родителях, об их честном имени и решил молча терпеть все до конца.

Но иногда все-таки не выдерживал и прятался где-нибудь в углу.

— Где же Дато? — спрашивала тогда бабушка.

Его искали.

Но Дато продолжал прятаться, и бабушка растерянно повторяла:

— Куда же он девался?

На третий день с утра к дому стали стекаться люди.

Теперь Дато больше всего боялся того момента, когда будут выносить покойника. Он знал: его позовут и заставят нести гроб. Таков обычай, и дед Георгий не раз говорил ему: «Кто, как не ты, поднимет гроб, вынесет из дому и засыплет меня землей…» Тогда Дато не задумывался над этими словами, тогда дедушка был жив и любую его просьбу он готов был выполнить с радостью. Но тот, кто лежал сейчас в гробу и ждал, пока его похоронят, к дедушке не имел никакого отношения. Деда Георгия уже не было, он исчез, и вместе с ним исчезли его голос, тихий смех, лукавые, с прищуром глаза и веселые проделки, придуманные для того, чтобы позлить бабушку. Дато вновь подумал, как хорошо бы сейчас уйти далеко-далеко и вернуться, когда не будет ни этих людей, ни этого гроба посреди комнаты. Но вспомнил о словах деда, своего друга и заступника, и не двинулся с места.

Кончилась панихида, и его наконец позвали. Не поднимая глаз, Дато взошел на балкон, где его ожидал брат матери дядя Ладо со своими двумя сыновьями, ровесниками Дато. Едва Дато подошел, дядя Ладо сказал: «Ну, приступим!» — и первым направился в комнату. Мать плакала возле гроба, отец тоже вытирал слезы. Бабушки не было видно, ее куда-то увели родственники. Отец взял мать за руки, оторвал от покойника и, поддерживая, вывел из комнаты. Остались только четверо — дядя Ладо, его сыновья и Дато. Парни нерешительно поглядывали на гроб и не знали, что им нужно делать.

— Не страшно? — спросил дядя Ладо и ободряюще посмотрел на каждого.

Все промолчали.

— Ну, начнем… Я и Гига встанем в ногах, а Леван и Дато впереди. Не бойтесь, вы что, мертвых не видели? Как только вынесем во двор, нас сменят.

Дато ничего не слышал — ни слов дяди, ни музыки, которая доносилась со двора. Он сосредоточился, поднял вместе с остальными гроб и ужаснулся чужому запаху, который шел от покойника, — это не был привычный с детства, теплый и родной запах деда Георгия!

Двери распахнулись…

— Внуки… Внуки провожают тебя в последний путь! Счастливый ты человек, Георгий! — выкрикнул кто-то.

Дато был как во сне. Он не помнил, как к нему подошли, как кто-то подставил свое плечо вместо его и легонько отстранил от гроба.

Едва покойника вынесли со двора, Дато незаметно выбрался из толпы и убежал в лес.

Ночью Дато осторожно, на цыпочках, вошел в дом. Он думал, что все давно уже спят, и очень удивился, увидев, что отец, мать и бабушка сидят у огня и тихо разговаривают. Дедушки с ними не было, и в первое мгновение он чуть было не спросил, где дедушка, но сразу все вспомнил и подошел к камину.