— Где ты был, Резико?

— А что?

— Не знаешь?

— Нет.

— Так вот, Омари чуть не утопил твоего брата.

Резико словно окаменел.

— Он спихнул его в воду там, где мы всегда купаемся, а Рыжик, оказывается, и плавать-то не умеет, так мы с Нодаром еле вытащили его.

Резико вспомнил, что даже куска арбуза не захватил он брату.

— Потом Омари отобрал у него рогатку да ка-ак пнет. Разве можно так? Маленький ведь. Заревел Рыжик и пошел домой.

Резико глубоко вздохнул и шагнул вперед.

— А что мы могли, ты же знаешь, где нам до Омари?

— Какой это Омари? — спросил Резико тихим, полным ненависти голосом и только теперь поглядел в лицо тому, с кем разговаривал.

— А тот здоровый, что у школы живет.

— А-а, — сказал Резико.

Омари было лет семнадцать-восемнадцать, он был высокий, сильный и ловкий. На поляну за старой церковью, окруженную столетними дубами, вечерами приходили парни сыграть в футбол, но никто не играл так, как Омари. Лучше его никто не умел нырять. Омари взбирался на самую макушку ивы и оттуда бесстрашно и весело стрелой летел вниз, в реку, а едва успев вынырнуть, хохотал во все горло. Резико нравились веселый нрав и сила Омари, но сейчас он всем своим существом ненавидел его смех, его ловкость, его самого. Эту ненависть он ощущал почти осязаемо, так же как голой ступней землю.

— Конечно, разве вам сладить с Омари, — ответил Резико.

— Где уж нам, — согласился парень.

Они распрощались, и Резико отправился домой.

Он проходил по знакомым улицам, мимо знакомых домов, по знакомым мостикам, но ничего не замечал вокруг, ни на что не обращал внимания. Всю дорогу он видел только окровавленные ноги брата, его жалкое, сморщенное, несчастное лицо, и все сильнее растравляла сердце ненависть и боль. Он подошел к дому, думая только об одном: о, с каким удовольствием он избавился бы от этого, если бы это было в его силах, но Резико был бессилен перед тем, что уже свершилось. Ничего нельзя было изменить. Случившееся сегодня мучило, озлобляло его, во всем Резико винил Омари, хотелось вцепиться в него, бить, рвать. Только месть могла вернуть ему всегдашнюю бодрую, беззаботную легкость, когда жизнь не давит тебе на плечи, а, наоборот, легко носит по земле, по полям, по улицам, когда все вокруг прекрасно и любимо, когда будущее так же светло, как сегодняшний день, и когда ты принадлежишь не только самому себе, не только собственной грусти, а этим улицам, по которым ты ходишь, этому базару, на котором ты любишь толкаться, тем деревьям, что красиво и пышно цветут; ты принадлежишь веселому и вольному щебету птиц, потому что это радует тебя; ты принадлежишь поездам, что стучат по рельсам: ты любишь смотреть на них, подойдя к насыпи, провожаешь взглядом зеленые вагоны, которые тащит малиновоглазый паровоз, а вокруг разворачиваются спелые нивы и мощной, необъятной грудью мерно дышит земля. Все это самое большое счастье, и нет ничего горше, чем потерять его. А сейчас все это потеряно для Резико.

Он вошел во двор и увидел брата, одиноко играющего в песке. Резико, подбоченясь, встал над ним.

— Ты куда дел рогатку? — спросил он.

Рыжик перестал играть, поднял голову и со страхом посмотрел на брата. Встал, попятился, испуганный, растерянный, заранее виноватый, и от этого Резико стало еще горше.

— Что, Омари отнял?

Рыжик кивнул. Резико увидел его глаза, покрасневшие от слез, его распухшие, посиневшие, грязные ноги, опустился на корточки и заглянул в глаза брату.

— Он бил тебя?

Ребенок снова кивнул. Резико неловко улыбнулся, неуклюже провел ладонью по его волосам.

— Ничего, не бойся, вот увидишь, что я с ним сделаю…

И тут малыш заплакал. Он закрыл лицо ладонями, перепачканными песком, опустил голову и разревелся. Резико майкой вытер ему ноги, отвел руки от лица и, указав на синяк под глазом, спросил:

— Болит?

— Не-е-ет! — плакал малыш.

— Ладно, не плачь! Я тебе новую рогатку срежу! — пообещал Резико, но тому уже не хотелось новой рогатки.

Он в самом деле совсем не жалел о ней, не помнил побоев и плакал потому, что ничто так не трогает, как сочувствие. Резико встал и повторил:

— Будет тебе, не плачь! Вот увидишь, что я с ним сделаю!

Он вышел со двора с затаенным горем в душе, с одним-единственным желанием — найти Омари и отомстить ему. Он шел мстить.

Дом Омари стоял в глубине двора. Новенький дом. Новые железные ворота. Резико не переносил вида железных ворот, потому что железными воротами начиналось то кладбище, на котором похоронены его отец и мать. Железные ворота напоминали Резико о смерти.

Он стоял на улице, худой, в коротких трусах, в выцветшей майке, которую оттягивали набранные холодные камни, смотрел во двор, усаженный фруктовыми деревьями, смотрел на этот чистенький, ухоженный двор и чувствовал сытость и благополучие этой семьи.

— Омари! — громко позвал Резико.

Крепкие железные ворота, перед ними новый бетонный мостик через канаву, выбеленные подрезанные деревья во дворе и ровная асфальтированная дорожка через весь двор до самого дома. Резико еще сильнее начинал ненавидеть Омари, и эта ненависть отгоняла страх, хотя Омари сильнее и старше, и Резико это знал.

— Омари! — снова крикнул Резико.

— Его нет, сынок, — ответила мать Омари. Она вышла из дома и подошла к воротам. — Зачем он тебе, сыночек?

Эта седая красивая женщина ласково смотрела на Резико, и ему нравился теплый, заботливый голос, нравился фартук, от которого вкусно пахло кухней, и вообще нравилось все, хотя она и была его врагом. Он считал ее врагом, но тем не менее не испытывал к ней ненависти, как к Омари, ненависти, ощущаемой столь же явственно, как холод камней за пазухой. Резико удивился этому странному чувству к малознакомой женщине, но это продолжалось мгновение, а потом мать Омари стала чужой и далекой.

— А где он? — грубо спросил Резико.

— Я его к тетке послала, сынок, всего минут пять, как он ушел, — ласково проговорила мать Омари. — Если поспешишь, нагонишь его, вряд ли он успел перейти железную дорогу.

Резико улыбнулся про себя и повернул назад.

За железнодорожным полотном проходила ухабистая аробная дорога и начинались кукурузные поля. Резико часто бывал здесь, когда ходил к знакомым в соседнюю деревню или ставил силки на перепелов. Он каждую осень ловил здесь перепелов, но сейчас даже не вспомнил об этом. Резико перешел железную дорогу, миновал будку стрелочника и стал подниматься в гору. Отсюда он оглядел поля и увидел идущего человека. Кроме этого человека, на всем этом бескрайнем просторе полей не было ни души. Смеркалось, и на всем неоглядном пространстве до самого опускающегося неба нет ни одного человека, кроме Резико и идущего, и тот, что шел впереди, был его врагом. Резико сбежал с холма, припустил по дороге, достал из-за пазухи камень, издали бросил его и попал в спину Омари. Испуганный Омари обернулся и увидел Резико.

— Ты что, спятил? — закричал он.

Но в этот же миг другой камень ударил его в грудь. Тогда Омари кинулся на Резико и одним ударом сшиб с ног.

Сначала Резико ничего не видел, потом открылось небо и растерянное, удивленное лицо Омари смотрело с небес на Резико. Резико оперся на локти, привстал, выпрямился и заметил, что еле-еле достает Омари до плеча. Но теперь не время думать об этом, он размахнулся и справа ударил Омари в лицо, потом ударил слева и снова хотел правой, но тут Омари двинул его. Резико пошатнулся, однако устоял, и к злобе, которая весь день кипела в душе, прибавились новая сила и злоба, новая ненависть; ему удалось еще раз влепить Омари правой, но тот ответным сильным ударом свалил его на землю.

— Чокнутый ты, что ли, чего хочешь от меня? — закричал Омари, утирая льющуюся из носа кровь. — Хочешь, чтобы я придушил тебя здесь?

Он стоял над Резико и смотрел на него с удивлением и возмущением. Резико сидел на земле, волосы в беспорядке прилипли ко лбу. Сквозь потные пряди с отвращением смотрел Резико прямо в глаза Омари.