Тот, не останавливаясь, снисходительно процедил:

— Если бы бог был…

В спину ему понеслись проклятия:

— Чтоб ты провалился, окаянный! Откуда только такой выискался!

Лотом он услышал, как она пересекла тротуар, шаркая шлепанцами, подошла к колонке, остановилась и тем же слащавым голосом обратилась к младшему:

— Сыночек, помоги мне…

Старший обернулся. Он увидел, как толстуха сунула мальчику ведро и тот покорно, хотя сам был ненамного больше ведра, обхватил его и потащил к крану. Старший подскочил к брату, вырвал ведро, швырнул в канаву, хлопнул брата по затылку и погнал вперед.

— Идешь и иди! — заорал он.

— Ах ты бандит, хулиган! — заголосила старуха.

— Своих деточек заставь таскать! — не остался в долгу старший. — Хочешь, чтоб пацан надорвался!

И пошел не оглядываясь. Крики женщины становились все тише. Он смотрел на грязные пятки брата и в глубине души смутно чувствовал удовлетворение от того, что разгадал эту дармоедку. «Ее от жратвы так разнесло, а не от болезни», — заключил он.

Кончился асфальт, дома и дворы. Пыльная дорога тянулась между полями. Старший снова шел первым, а младший плелся за ним. Справа от дороги стояла заброшенная кузница — осевшая хижина, с которой сползла камышовая крыша. Вокруг валялось старое бесполезное железо. Чуть дальше вдоль дороги выстроились пепельные осины, шелестящие на ветру. Мальчики миновали кузницу, высокие осины остались позади. Потом они вышли к реке. Старший остановился на мосту и стал разглядывать воду. Река была мутная и желтая. Младший остановился неподалеку. Он смотрел на брата, который задумчиво уставился на волны, и с нетерпением ждал, когда они пойдут дальше. Он знал, что сейчас нужно свернуть вправо и пойти по тропинке, которая выведет прямо к пляжу. На пляже с утра до вечера полно детворы. Те, что приходили сюда спозаранку, оставались до полудня. В полдень они последний раз окунались, вылезали на берег и, прыгая на одной ноге, старались избавиться от воды, попавшей в уши. Потом одевались и уходили. Пока они собирались, на песке уже лежали двое-трое мальчишек, пришедших позднее. После их ухода приходили еще несколько парней. Так было всегда. Теперь эти купались и валялись на солнце. Потом уходили. Не успевали они уйти, как возвращались те, что были здесь с утра. В это время солнце склонялось к западу, вода меняла цвет, удлинялись тени деревьев. К вечеру эти ребята одевались и уходили совсем. Вместо них приходили другие и купались долго-долго, пока совсем не темнело и вода не становилась холодной. Тогда поднимались и эти, лениво одевались и шли по домам, чтобы завтра снова прийти сюда. Так было каждый день: своеобразная очередность, за которой никто не следил, которую никто не устанавливал, все осуществлялось само по себе. Пляж никогда не пустовал. В полдень здесь было полно тринадцати-, четырнадцатилетних подростков. Ребята постарше купались ниже, где река была шире и глубже, а здесь был некий подготовительный класс, где учатся плавать, чтобы потом перейти купаться к старшим. И вот так изо дня в день, от воскресенья до воскресенья, из месяца в месяц, в течение всего лета, пока не наступали холода, мальчики собирались здесь и развлекались. Они болтали о тысяче разных разностей, о том, у кого сколько деревьев в саду, кто сколько поймал рыб или настрелял из рогатки птичек. Болтали о драках, о кино, о старших парнях, о девочках; этот разговор был самым интересным, особенно тогда, когда они голые лежали на песке, а солнце припекало спины. И вот один, лежащий вместе со всеми, начинал рассказывать, как накануне он спрятался в кустах у развалин мельницы и подглядел, как купались девочки. Остальные, затаив дыхание, с напряженной улыбкой жадно слушали его, стараясь не пропустить ни слова, но и ничем не выдать своего любопытства. Рассказчик подробно выкладывал все увиденное, слушатели боялись шелохнуться, чтобы не помешать ему, но в конце концов кто-нибудь не выдерживал и дрожащим, срывающимся голосом спрашивал:

— Они были совсем-совсем без ничего?

— Голые! — раздавалось в ответ, и рассказ обрывался.

И в тот же миг мальчишки вскакивали, словно папуасы, подстерегшие врага, оглушительно крича, прыгали в воду, ныряли, смеялись, делали в воде стойку, обдавали друг друга брызгами. А утомившись, затихали, выбирались на берег и ложились на песок. Теперь можно было спокойно греться на солнце. Лежали и курили.

Так было каждый день, и младший знал, что и сегодня будет так же. Ему хотелось на пляж. Разговоры о девочках его не интересовали. Сам он еще не научился плавать, но очень любил смотреть, как ныряют и плавают. Он ждал брата, а тот, опершись о перила, наблюдал, как течет вода, а потом неожиданно повернул назад и скрылся в прибрежных камышах. Малыш не ожидал такого, потому что к пляжу нужно было идти по тому берегу. Но он, не мешкая, вернулся назад и поспешил за братом. Он боялся ходить здесь и старался побыстрее нагнать его. Холодное месиво противно протискивалось между пальцами, ноги скользили. Каждый шаг сопровождался сочным чавканьем. Они шли, скользя по грязи, а когда выбрались на сухое, старший наступил на колючку, и, пока он выцарапывал занозу, младший ушел вперед. Он пролез между кустами, пробрался сквозь осоку, которая почти скрывала его, и остановился у самой воды. На противоположном берегу он увидел ребят, они только что искупались и теперь обсыхали. Река и здесь была мутная и желтая. Прямо над водой наклонились ивы. Длинные безвольные ветви плавали в грязной воде, ударяясь о камни, застревая в тростниках.

У самого берега ноги засасывал ил. Из-за него все и купались только на том берегу. Мальчики лежали на песке нагишом, облепленные песком, и смотрели сюда, на этот берег, где только что появился рыжеволосый парнишка.

— Скорее, скорей, Рыжик пришел, Рыжик! — закричали ребята и повскакивали. Они вперегонки принялись лепить комья из мокрого песка и бросать в малыша. И пока он, пригнувшись, пытался скрыться за деревьями, один ком угодил ему в спину. Он смолчал и спрятался в осоке. В это время на тропинке появился его брат, бесшумно возник из высокой травы. Ком песка угодил ему в грудь, и в тот же миг ребята на том берегу застыли.

— Нодар, — закричал старший брат, — сейчас намылю тебе шею!

— Честное слово, не в тебя целил, — раздался с того берега писклявый голос Нодара, тощего и длинного подростка.

— Все равно.

— Да не в тебя метил… чего ты! — отчаянным голосом крикнул Нодар и сел на песок. Остальные напряженно молчали. Тут из укрытия вылез младший и запустил камнем на тот берег. Камень попал в кого-то, и пострадавший взвыл.

— Перестань швыряться, рыжая зараза, — загалдели мальчишки.

Малыш бросил еще раз, но промахнулся.

— Резико, скажи ему, чего он кидается, — заныли на том берегу.

— Перестань, — приказал старший.

— А чего они дразнятся?

— Так ты и есть рыжий, как же тебя прикажешь звать?!

Старший пошел вперед. Остановился у самой воды.

На голой спине от частого купания и многократных солнечных ожогов кожа шелушилась. Малыш встал рядом. Он тоже был в одних трусах. Лет шести-семи, крепкий, голубоглазый и румяный. Все тело в царапинах, на груди грязные потеки, особенно заметные на белой, нежной коже, ноги до самых колен заляпаны грязью. Мутные илистые капли стекали длинными полосами по ногам.

— Резико, курево добыл? — закричали с той стороны.

Теперь Резико стоял прямо и мокрыми руками растирал грудь.

— Добыл, — коротко бросил он и вошел в воду.

Обрадованные мальчишки запрыгали, начали кувыркаться по песку. Им было лет по тринадцать-четырнадцать.

Когда Резико вошел в воду — левой рукой подняв над головой пачку папирос, чтоб не намокли, а правой отгребая, чтобы держать равновесие и не свалиться, — сидящий на берегу Нодар молча схватил одежду и, как был нагишом, бросился наутек.

— Не пускайте Нодара! Держите! — крикнул из воды Резико, но было уже поздно. Нодар мчался изо всех сил, и никто бы не догнал его. Несколько ребят припустились было вдогонку, но скорей для виду: они были убеждены, что не поймают. Очень скоро погоня вернулась обратно, а голый Нодар продолжал удирать во все лопатки.