Веро еще не вернулась домой. Она работала во второй смене. Гогия перестал есть хлеб и протянул недоеденный кусок корове, которая с видимым удовольствием его прожевала и в знак благодарности лизнула ладонь мальчика. Важа медленно сошел вниз по приставной лестнице и с нескрываемым интересом принялся разглядывать неожиданную гостью. Он постоял с минуту перед ней, потом снял кусок каменной соли, запрятанный на балке под балконным полом, и протянул его корове. Она полизала соль, отвернулась и шумно выпила воду под расположенным тут же водопроводным краном.

— Ишь ты, словно здесь и выросла! — заметил Важа, взял из рук матери прут, переломил надвое и выбросил обломки прочь.

— Ты что это, сынок? — испугалась мать.

— А чего бьешь смертным боем скотину? Пусть себе пощиплет траву, попасется, видишь, кругом трава одна… Там и хозяин отыщется.

— В деревне такой коровы ни у кого нет, — вставил Гогия и бросил на землю охапку свежей травы.

— Пускай калитка открытой остается, — Важа пропустил замечание мимо ушей. — Захочет уйти — уйдет сама, а то и хозяин заглянет. Только корма не жалейте, нельзя жалеть корма для скотины.

— Такой коровы ни у кого нет окрест, чья же она? — тревожно проговорила мать.

— Чья бы ни была, смотреть все равно за ней нужно. Жаль скотину! — сказал Важа, попробовал большим пальцем острие серпа, зашел за дом и вскоре вернулся с большущей охапкой свежескошенной травы.

Корма у невесть откуда взявшейся скотины благодаря стараниям Важи было предостаточно, и с какой стати она стала бы покидать обильную пищей усадьбу. Это была удивительная корова. Не корова, а гора среди приземистого тонкокостного деревенского стада.

Через несколько дней после ее появления Важа куда-то ушел, ничего домашним не сказав, вернулся он через двое суток в отличном расположении духа. Корова по-прежнему стояла во дворе непривязанной и занималась своим обычным делом, щипала траву. Благо, она после непрерывных дождей заполонила все вокруг.

— Кличку ей дали? — весело осведомился Важа и похлопал скотину по холке.

— Как бы неприятность не вышла, сынок, ради бога! О какой кличке речь. У нее уж, верно, и своя кличка есть, и свой хозяин. Кто знает, как он ее ищет день и ночь? — замахала руками мать, словно отгоняя всякую мысль о кличке для чужой коровы.

— Я за двое суток все ущелье облазил, все деревни обошел, хутора все, — заявил Важа, — кого только не спрашивал. Не теряли, спрашиваю, корову, никто не терял, отвечают в один голос. Видно, она господом богом нам послана.

— Ты, сынок, такие мысли гони от себя подальше! Оставь, говорю, такие мысли! О деревне подумай, что скажут!

— Занялась бы ты своими делами. Деревня, она свои дела сама устраивает, а я своими займусь. Сам свое дело знаю! Не явится ее хозяин день-другой — объявление в районной газете дам… Что-нибудь предприму… Не тревожься. — Важа нагнулся, провел ладонью по вымени, потянул за сосок. Мутно-белая жидкость змейкой легла на землю…

Под вечер, когда мимо усадьбы Хриокашвили вновь прошло стадо и утихли мычание и топот копыт, ко двору подъехал грузовик с крытым кузовом. Важа открыл ворота. Шофер грузовика сквозь стекло кабины напоминал ястреба в клетке. Он неторопливо открыл дверь, вытащил из нагрудного кармана кожаной куртки две плитки шоколада, спрыгнул на землю и протянул одну плитку Гогия.

— В дальний рейс еду, — сказал он, обернувшись к Важе. — За ночь надо успеть отремонтировать, время не ждет, спозаранку — в дорогу.

Шофер протянул вторую плитку Важиной матери.

— Перекусим — и мигом, — сказал Важа.

— Я сыт. Вот тебе деньги за труд. Запчасти в кабине. Пойду к двоюродному брату, век его не видал, не годится так. Чуть свет буду у тебя. — Шофер протянул Важе деньги, попрощался за руку с его матерью, потрепал мальчика по щеке и, вертя на указательном пальце кольцо со связкой ключей, вышел на дорогу.

— Кто это, сынок? Что ему надо? Почему он тебе столько денег дал, а? — заволновалась мать.

— Махину эту отремонтировать должен вот и заплатил. Успокойся, мама. За меня, говорю, не бойся, я глупости бросил! — успокоил Важа старушку и подошел к машине.

Ночь. Важа при свете электролампы, перевешенной через ветку дерева, ремонтирует грузовую машину. Гогия, присев на корточки, подает дяде инструменты. Его клонит ко сну. Он то и дело зевает, но крепится. На балконе с недостающими балясинами сидит мать и дремлет. Неподалеку большая пегая корова жует свою бесконечную жвачку. Иногда она перестает жевать, и приглушенное мычание стелется по двору.

— Мычит она как-то тревожно, нездорова, что ли, — говорит с балкона очнувшаяся от дремоты мать, — как бы с ней беды не случилось.

— Ступайте-ка спать, с чего это вдруг все совами обернулись? — говорит Важа и, обращаясь к племяннику, прибавляет более строгим голосом: — Марш в постель. Умываться и спать.

Гогия встал, зачерпнул пригоршней бензин из ведра, потер руки, высушил ветошью, пошел мимо коровы к крану, промычал дорогой, передразнивая ее, помылся и вошел в дом.

— Слышишь, мама? — Важа взглянул на балкон. Мать успела снова задремать.

— Веро дождусь. Пока не вернется, не лягу! — стояла на своем старушка.

— Я-то здесь. Чего беспокоишься? Или кто ее заденет — меня не боится. Ступай, говорю, спать, — Важа не стал дожидаться ответа, лег на землю, по эту, невидимую с балкона сторону машины и взглянул на корову. Смотрел он на нее довольно долго, потом приподнялся и улегся на вытащенное из кабины сиденье.

Луна растворила в себе бледный свет электролампы.

Усталые шаги на лестнице нарушили тишину ночи.

Важа приподнялся.

— Ты, Веро? — Вполголоса окликнул он сестру и присел на сиденье.

— Ой, а я тебя и не заметила! — удивилась Веро и проворно сбежала вниз по ступенькам. — С чем возишься?

— Да с машиной. Немного осталось…

— Уже начало первого. Отложил бы на утро.

— Нельзя никак. Спешит хозяин. Спозаранку, говорит, чтобы готова была.

— Заместитель наш вроде какое-то дело тебе подыскал, да директор в командировке…

— Никуда не денется, вернется. А Гогия у тебя хороший парень, — сказал вдруг Важа, — голова варит, да и руки умелые… Насилу его спать отослал…

— Сказал тоже! Ты для него — бог! Как ты вернулся, в нем вроде силы прибавилось… Ладно, вставай, Важа, спать пора, — ласково сказала Верб и медленно поднялась на балкон.

Важа, однако, продолжал сидеть и поднялся только тогда, когда все утихло в доме. Он водворил сиденье на место, погасил во дворе свет и спустился в подвал. Здесь он зажег небольшую лампу, взял с полки два ножа, один узкий и длинный, другой покороче, но широкий, отточил их на точильном камне, провел остриями по запястью. Ножи были отлично наточены. Важа положил их обратно на захламленную полку, рядом с кувалдой, и вернулся во двор. Постояв с минуту во дворе, он вышел на проселок, огляделся по сторонам.

Сельская улица, освещенная неоновыми лампами, была безлюдна.

Важа вошел во двор, запер калитку и, приблизившись к корове, уставился на ее вислый живот и не в меру разбухшее вымя. Корова беспокойно топталась на месте и приглушенно мычала, то и дело обнюхивая землю или забор, словно искала что-то.

Важа подвел скотину к дверям подвала и куском каменной соли заманил внутрь. Корова с трудом протиснулась в широкую двустворчатую дверь, постояла в темноте и внезапно подалась вперед, стукнувшись мордой о полку на противоположной стене. Что-то с грохотом упало на земляной пол и разбилось. Важа, обжигая пальцы, вывинтил из патрона небольшую лампу, сменил ее на другую, в пятьсот ватт.

Яркий свет залил подвал. Корова бесцеремонно обнюхала все вокруг, еще раз замычала и повернулась всем телом к Важе.

В правой руке Важа держал молот…

Корова снова протяжно замычала, тряхнула отвислым животом и, пока Важа поднял молот, опустилась на землю. Опустилась внезапно, как подкошенная, замычала и, скривив шею, потянулась мордой к тому самому месту, откуда уже появилась новая жизнь — красное, пестроголовое существо двигалось копытцами вперед.