Спелый Кизиловый одобрительно молчал.

Допустим, я и в самом деле такой… Но они-то чему радуются?! Почему так празднуют чужую глупость и неудачливость!

Вдруг Нани встала и заявила во всеуслышание:

— Простите… но он не стоит стольких споров и разговоров…

Стало тихо.

Пьяные гости тупо глазели на хозяйку.

— Этот человек… ничтожество… Пустое место… Больше ничего, — Нани повернулась и, не прощаясь, скрылась за дверью.

Я решил выйти за ней следом. Но сделать это было не так-то просто: стоило мне приподняться, как колени подкашивались и я шлепался на место.

Внезапно я вздрогнул от трубного гласа, который сразу меня отрезвил. Голос принадлежал Мамии.

— Хе-хе-хе! Говорил я вам, Платоныч, что Нани своя в доску! Давно я ждал этих слов и вот услышал наконец… Я должен поблагодарить свою прелестную жену!.. Дайте мне рог!.. Хе-хе-хе… Вот с кем я боролся, оказывается, всю жизнь, с кем состязался! Разве не он был всегда самым талантливым и самым образованным, самым воспитанным и тактичным, подающим самые большие надежды?! Девушки вокруг него увивались, как мухи вокруг меда, а мы только взирали с завистью и страхом… Хе-хе-хе, Платоныч, по правде говоря, я всегда знал, чего он стоит!.. Сегодня утром я навестил его, и что же? Сидит в своей конуре, задыхается в духоте и тесноте. А я благодаря вам, Платоныч, все имею и буду иметь все, что захочу! Благодаря вам, Платоныч, жизнь моя налажена, как часы… Ну как, победил я его? Победил или нет, Платоныч?.. Ведь победил?! Хе-хе-хе!

Этот длинный монолог я выслушал с закрытыми глазами. После приговора, произнесенного Нани, мне было безразлично, кто что скажет. Хотя бы тот же Мамия, праздновавший победу надо мной. Когда он со мной схватился? Не помню… Когда выступил против меня? Не заметил… А оказалось, что он всю жизнь сражается со мной… Славно, ей-богу, славно!..

Я открыл глаза и оглядел стол. Мамию слушал я один. Остальные либо были настолько пьяны, что ничего не соображали, либо оказались совершенно неподготовленными для восприятия громогласной исповеди и поэтому не могли быстро отреагировать на радость своего друга. Сам он стоял в полной растерянности, видимо, не ждал в ответ такой затянувшейся паузы… Он шарил по сторонам глазами, казалось, позабыв, зачем взял в руки этот огромный рог.

— Пей!.. Чего ждешь!

Мамия молча приник к рогу и осушил его.

— Нежная ветка ореха… — затянул Платоныч.

— Сейчас будет, Платоныч… Але, наколи орехи!

И тотчас раздался сухой треск скорлупы.

Мамия как подкошенный рухнул на стул.

— Послушай, что я тебе скажу, — повернулся к нему Желтый Платоныч, — сегодня мне не понравилось выступление твоей жены.

— Почему, Платоныч? — всполошился Мамия.

— Потому.

— Ясно, Платоныч!

— Что ясно?!

— Все ясно, Платоныч.

— Я сам виноват, не до конца объездил тебя, мерзавца!

— Ты большой человек, Платоныч, великий!

— Значит, твой друг — пустое место, ничтожество?

— Именно, Платоныч! Нани его хорошо знает… С детства…

— Тем более, болван! Ты что, вправду решил, что он ничтожество? Не успокаивай себя! Ни на минуту!

Я встал, хотя не был уверен, что смогу удержаться на ногах. Я еще раз окинул взглядом стол. Пьяные до бесчувствия гости клевали носами. Я направился в комнату, куда перед этим скрылась Нани.

Из кухни доносился треск раскалываемых орехов. Я заглянул туда.

Замухрышка Але сидел за кухонным столом. Перед ним стояла миска, полная грецких орехов. С поразительной быстротой Але раскалывал орехи зубами, быстро очищал от скорлупы и складывал ядра на тарелку.

— Я его специально привез, Платоныч, орехи колоть…

Лиловый свет торшера падал на тот угол кушетки, где устроилась Нани с книгой. Она сидела боком, подавшись немного вперед. Распущенные волосы почти скрывали ее лицо.

Я вошел на цыпочках и, прижавшись к стене, молча смотрел на нее. Не пытался заговорить, зная, что все равно она меня не услышит. Так прошло несколько минут. Потом Нани вздрогнула и насторожилась.

— Кто там? — Она в беспокойстве обернулась к дверям.

— Это я, — невольно вырвалось у меня, — не бойся.

Я не надеялся, что она услышит меня. Но сразу понял, что она меня слышит. Нани закрыла книгу и неожиданно спокойно улыбнулась, как улыбаются во сне маленькие дети.

— Ник, это ты? — Она спросила таким тоном, как будто ждала меня.

— Да, я.

— Я тебя по голосу узнала… Здравствуй!.. Ты давно пришел, Ник?

Я вспомнил, что она так звала меня в детстве.

— Только что.

— Почему ты стоишь в тени?

— Так лучше.

— Но я тоже хочу тебя видеть.

— Разве можно увидеть ничтожество, пустое место?

Как видно, она не ждала такого вопроса. Задумалась.

— Отчего же… Можно, — ответила она после долгого молчания.

— Тогда почему ты не увидела меня раньше?

— Когда?

— Я здесь целый вечер.

— Кто успел тебе насплетничать?

— Я сам все слышал, когда сидел за столом, так же, как и ты, и курил.

— В таком случае я заметила хотя бы дым.

— К счастью, не заметили ни ты, ни прочие.

— Странно.

— А тебе не кажется странным, что я оказался в твоей комнате без приглашения?

— И это странно. Я что-то не помню за тобой такой смелости. Когда ты успел приобрести это качество?

— Я пойду… Не думал, что все так обернется.

— Но что изменилось для тебя?

— Еще не знаю. Должно измениться.

— Жаль, ты стоишь в тени, иначе я бы по лицу определила…

— Для тебя я всегда стоял в тени.

— А кто же тогда стоял на свету?

Молчание.

— Ты знал, что увидишь меня здесь?

— Нет.

— Мамия не сказал тебе?

— Ни слова…

— Ты бы пришел, если бы знал?

— Не знаю… Я вообще не собирался идти. До сих пор не понимаю, как это получилось. Как я решился…

— Трудно было решиться?

— Трудно не трудно, какое это имеет значение! Меня другое беспокоит… Объясни, зачем вы меня пригласили?!

— Зачем приглашают старых друзей, с которыми давно не виделись?

— Что-то никаких старых друзей за этим столом я не встретил.

— Прости, Ник… Я хотела узнать, как ты живешь…

— Великолепно! О лучшем и мечтать не мог!

— Я не шучу.

— Где вы с ним познакомились?

— Как будто ты не знаешь его, и вообще…

— Сегодня утром я с трудом узнал его. Скажи, это он был рыжий, тощий…

— Да, да, он, тот самый…

— Но я не помнил его, забыл.

— Ты не должен был забывать.

— Как-то упустил из виду…

— Не должен был упускать.

— Не интересовался его существованием…

— Надо было интересоваться.

— Не принимал во внимание…

— Надо было принимать.

— И все же, где вы познакомились?

Молчание.

— Ты помнишь жирафов?

— Помню.

— Какие прекрасные были жирафы.

— Знаю, о чем ты хочешь мне напомнить.

— Я иногда их вспоминаю. С тех пор я никогда их не видела.

— И не могла увидеть.

— Почему?

— Они погибли.

— Правда? Бедненькие!

— Знаю, что ты хочешь, этим сказать.

— Такие прекрасные были жирафы…

— В тот вечер…

— У них были очень грустные глаза…

— Я позвонил на следующий день… Но что от этого изменилось? Ничего!

— Они смотрели так испуганно…

— И все же, где вы могли познакомиться?! И куда подевался тот тип?

— Я устала, Ник… Ты хочешь узнать, как мы познакомились и что стало с тем жутким типом. А меня другое мучает: почему все сложилось так, а не иначе, не так, как хотела я, не так, как себе представляла?!.

— И как представлял себе тот, другой, кто хотя бы одну минуту думал о тебе.

— Да, хотя бы тот, другой…

Молчание.

— Человек — это память… Ты как-то сказал это… Очень давно.

— Наверно, сказал.

— Не слишком ли много времени прошло с тех пор?!

«Неужели она думает, что я струсил?.. Нет, нет… любовь сковывала меня и лишала смелости. Ты мне казалась недосягаемой, неземной, и я мог только мечтать о тебе безмолвно, затаенно, безнадежно… Я так и не посмел открыться тебе, не решился… Как мог я сказать о своей любви, если считал себя недостойным. В моем представлении ты не должна была принадлежать никому, даже мне! Поэтому я заглушал, душил свою страсть…»