— Потому что до отхода поезда еще есть время. А последний самолет уже улетел.
— Потому что я сумасшедшая!
Ивлита вдруг остановилась и громко, словно приняв окончательное решение, сказала:
— Отвезти на вокзал.
Ее строгий тон привел Кобу в замешательство.
— Все равно теперь ты уже не уедешь.
— Доеду до Самтредиа, а там уж доберусь как-нибудь.
— Ты же знаешь, до десяти часов поезда уже не будет.
— Что же мне делать? — отчаявшись, сказала Ивлита и беспомощно оглянулась по сторонам.
Коба протянул чемодан шоферу, открыл заднюю дверцу и пропустил вперед Ивлиту. Зачарованный, смотрел он на то, как рассыпались ее мягкие, блестящие волосы, как по-кошачьи ловко скользнула она в глубь салона, прямо к противоположному окну и, едва опустившись, тотчас подобрала ноги и, устроившись поудобнее, словно наказанная школьница, сжалась в комочек, прильнула к окну и замерла.
— В ресторан! Ты, наверное, знаешь местечко поспокойнее, — сказал Коба шоферу.
Тот неожиданно для Кобы глубоко задумался и сочувственно произнес:
— До города я вам ничего предложить не могу.
— А в чем же дело, разве это не курортная зона?
— Курортная зона там, а здесь обычная городская окраина. В аэропорту не были?
— Да нет, как-то не подумал, что там может быть ресторан.
— А в ботанический сад не хотите? Тут всего двадцать километров.
— Поехали!
Ивлита не произнесла ни слова, она сидела вполоборота к Кобе и смотрела в окно, и ему стало вдруг неловко из-за своего хозяйски-повелительного тона, он решил как-нибудь пошутить и, не сумев ничего придумать, как бы извиняясь, спросил:
— Надеюсь, это не очень далеко?
Она, не отрывая взгляда от окна, пожала плечами, потом внезапно, будто бы только сейчас вникнув в смысл вопроса, нервно обернулась и идущим из глубины горла, чуть глуховатым голосом сказала:
— Нет, не очень далеко, — и, словно подбадривая его, улыбнулась короткой, напряженной улыбкой.
А машина уже выехала из еловой аллеи и помчалась по обсаженной цитрусовыми деревьями и эвкалиптами магистрали. Ветерок, ворвавшийся в опущенное окно, закружил в душном салоне и наполнил его пьяным ароматом растений, растений или этих волос, так трогательно обрамляющих светящееся спокойной радостью лицо, растений или этого дивного тела, чужого и в то же время удивительно близкого, которое он чувствует совсем рядом, невероятно близко, всего на расстоянии вытянутой руки, которое он создал в туманных глубинах собственной мечты и которое волнует и восхищает его своей реальностью и зыбкой призрачностью.
Неужели это то самое лицо, которое, словно загадочный талисман, притягивало двенадцатилетнего мальчика и никогда до конца не раскрывало своей тайны (что за неуловимый оттенок, подобный подкрадывающемуся к затаившейся в рогозе зеркальной глади воды ветерку, скользил временами по этому лицу), неужели это то самое тело, которое будило в мальчике животное желание скорости, полета, освобождения от какой-то сковывающей тяжести — не в то ли далекое детство мчат его сейчас с головокружительной быстротой вертящиеся колеса! Вдруг Коба заметил, что женщина самозабвенно, отрешенно отдалась физическому ощущению стремительной скорости машины, и понял, что эта бешеная езда, мягкое шуршание покрышек по асфальту, зеленая река садов по обочинам, с неуловимой быстротой несущаяся вспять вдоль тянувшейся широкой лентой автострады — казалось, бились о стекла гулкие брызги этого безумного потока — разбудили в спокойном теле женщины оторванное от всего на свете, странное блаженство, не имеющее ничего общего с ее душевными переживаниями и вызванное лишь механическим передвижением, стремительным полетом тела, и вдруг одолела Кобу горькая, унизительная ревность к раздражающему шуршанию шин, к железу, к скорости и ко всему, что сейчас пробуждало в ней совсем иные, не имеющие никакого отношения к Кобе чувства, будто бы чужой, бесплотный и нетленный мужчина встал между ними.
— Море, — сказала Ивлита.
Умиротворяющей голубизной ворвалось оно в растревоженное сознание Кобы и успокоило его.
— Твое море, — спокойно произнес он.
Она молча кивнула.
— Вечером искупаемся.
Ивлита окинула его тревожным взглядом, и по тому, как резко, чтобы не выдать себя, она вновь обернулась к окну, Коба понял, что его непроизвольно домашний, откровенно смелый тон окончательно сломил ее. Одной-единственной, необходимой и непроизвольно верной интонацией убрал он последнюю преграду, перешагнуть через которую не решался так долго, и обнадеживающе и с пониманием сжал ее пальцы.
Внезапное волнение Ивлиты током пробежало по его телу и печальной радостью поведало о ее непреложной, роковой покорности.
Машина свернула с автострады, объехала цветочную клумбу и остановилась на вымощенной разноцветным сланцем площади.
— Вот вам и ресторан, — сказал шофер.
Коба вышел из машины и придержал открытую дверь. Ивлита ловко поставила на плиты свои длинные, сильные ноги и, высунувшись наполовину из машины, несколько задержалась, будто желая навсегда запечатлеть в его памяти мягкую, зачаровывающую складку платья, изящную, точеную руку на дверце машины, показавшуюся в глубоком вырезе, отливающую неземной белизной и чистотой бретельку, так гармонирующую со всем ее обликом, свободно покоящуюся на ее несколько округленном, но все еще по-девичьи подвижном плече с едва заметными впадинками на ключице, плавную линию гибкой спины. Казалось, она изучила самую выигрышную позу своего совершенного тела и вдруг, подобно сорвавшейся пружине, выскочила из машины и прижалась к Кобе. Этот внутренний, дикарский, то ли от длительного путешествия, то ли от удивительно притягательной силы внезапно открывшегося взору бескрайнего простора порыв потерявшего равновесие тела гулко отдался в нем боязливой дрожью, и, чтобы скрыть охвативший его страх, он обнял ее за талию и нежно притянул к себе, но она всего лишь сочувственно улыбнулась, надула губы и с откровенным кокетством отвела заупрямившуюся руку мужчины. И во всех ее действиях, и в замедленных движениях при выходе из машины, и в этом последнем жесте Коба отчетливо почувствовал ее внезапное преображение — с какой-то самоотверженной отвагой смирялась она с судьбой, отметая от себя любые сомнения и подозрения, способные помешать исполнению ее решения, с безоглядной смелостью будила усмиренные нравственным долгом страсти и, обнаженная, входила в непривычное царство предрешенного будущего, пытаясь своим внезапным и насильственным преображением убежать от самой себя, с удивлением наблюдавшей за каждым своим шагом и пытавшейся натянуть, словно маску, этот надуманный, внезапно обретенный облик, и спасти тем самым от падения и позора самое дорогое, самое заветное.
Оказывается, не та неугомонная девочка, которую он знал двадцать лет назад, манила его, она осталась там, в мире непостижимых страстей двенадцатилетнего мальчика, теперь же перед Кобой предстала завораживающая тайной тех двадцати лет женщина, и именно эти двадцать лет, ее неведомая, раздражающая своей таинственностью жизнь обостряли его страсть, и, чтобы испытать хотя бы минутную близость к этой тайне, он должен был возвратиться в прошлое, и не в детство, а всего лишь на несколько лет назад. Но был ли он способен на это? Как все-таки поздно они встретились! Коба с сожалением понимал, что он бессмысленно и безнадежно растранжирил главное сокровище, которое он должен был сейчас ей передать, что в каких-то мелких страстях повседневности исчезла сила, которую он мог противопоставить ее таинственному богатству и которой он мог заполнить это неловкое молчание, эту тяжелую, изборожденную ужасными подозрениями, невыносимую тишину (но где же все-таки сидели они тогда, в похожем на этот, небольшом ресторанчике, когда внутри было приятно и тепло, а на улице шел дождь, и сквозь стеклянные стены почти физически ощущались его монотонный шум, клейкое шуршание покрышек по мокрому асфальту, мерцающий свет влажных неоновых реклам, нечеткие тени редких прохожих, и кто же сидел тогда напротив него, так же, как сидит сейчас эта женщина, когда он курил одну сигарету за другой и тихо, отрывочно, с блаженным ощущением собственного величия говорил о жизни и с любовью смотрел на невзрачную девушку, с нарочитым страхом и несколько притворной искренностью взирающую на него, и сколько же с тех пор утекло воды?).