Наконец, жестокое и наглое его деяние его самого против его же собственного брата, послужило началом его ярости и злодеяний против других людей. У него был в Лондоне старший брат, у которого, еще с тех времен, когда он был учеником, он привык выпрашивать и получать помощь для своих неотложных нужд, но когда он вырос большим и его издержки стали больше, он жаловался, что эта помощь получается им с задержками и стал угрозами требовать то, чего не мог получить просьбами. Тщетно употребив эти средства, и поскольку его брат едва ли был способен удовлетворить его (он должен был еще вести дела и ради содержания своего собственного дома), он разозлился, и из мести пошел на преступление, и жаждая крови своего брата, после всех тех благодеяний, что он от него получил, он обвинил его в государственной измене. Явившись к королю, которому он прежде зарекомендовал себя своей лестью и раболепием, он сообщил ему, что его брат злоумышляет на его жизнь — пытаясь, таким образом, выказать свою преданность государю, которая доходит до такой степени, что он якобы не жалеет ради него и своего брата. Но это поведение было встречено королем с насмешкой, который вероятно с ужасом взирал на самого бесчеловечного человека и терпел то, чтобы законы были столь сильно запятнаны насилием над самой природой.

Позже, благодаря расположению некоторых лиц, он получил место среди городских магистратов и начал постепенно замышлять зло и сеять беззаконие. Наперед убежденный двумя великими пороками — гордостью и завистью (из которых, первый проявлялся в жажде выдвинуться наверх самому, а второй — в зависти к счастью других), и неспособный выносить зажиточность и славу некоторых горожан, чье превосходство над собой он ощущал, в своем стремлении к высшему величию он составил нечестивый замысел, опять таки под видом правосудия и благочестия. Наконец, благодаря своим тайным трудам и ядовитым нашептываниям, он в самых черных красках изобразил простым людям, дерзость богатых людей и ноблей, которые с ними недостойно обращались, и он воспламенил людей нуждающихся и среднего достатка жаждой неограниченной свободы и счастья, и очаровал многих и держал их очарованными, как бы некоим заблуждением, и так тесно привязал их к своему делу, что они во всем зависели от его воли и были готовы повиноваться ему решительно во всем, чтобы он им не приказал.

Вследствие этого, в Лондоне, завистью бедных против дерзости сильных, был организован мощный заговор. Сообщалось, что число горожан, вовлеченных в заговор, составляло 52 тысячи человек, и имя каждого, как впоследствии выяснилось, было записано и находилось у зачинщика этого низменного плана. У него было собрано в запасе большое количество железного инструмента, предназначенного для ломки наиболее хорошо защищенных домов, что позже было обнаружено и послужило доказательством самого злодейского заговора. Полагаясь на большое число тех, кто радел о беднейших слоях населения, и пока еще прикрываясь предлогом заботы о королевском достоянии, он начал смело выступать против ноблей во всяком общественном собрании, своим могучим красноречием утверждая, что большинство потерь при сборе доходов происходит из-за их бесчестных деяний, и когда после этого, они, негодуя, ополчились на него, он принял решение пересечь море, чтобы пожаловаться королю на то, что он должен был перенести из-за их враждебности и клеветы при отправления им своей службы.

По возвращении домой, он вновь начал, со своим обычным коварством, действовать уверенно, как бы пользуясь королевским расположением и сильно оживив умы своих сообщников. Однако, как только разрослись и были подтверждены подозрения и слухи о существовании заговора, лорд-архиепископ Кентерберийский, которому было вверена главная забота о сохранении королевства, полагая что больше нечего скрывать, в умеренном тоне обратился к собранию народа, опровергая возникшие слухи и, с целью устранить все зловещие сомнения относительно этого дела, посоветовал назначить заложников для обеспечения королевского мира и сохранения верности королю. Люди, успокоенные его мягким обращением, согласились на его предложение, и заложники были выданы. Тем не менее, этот человек, напрягая все силы для достижения своей цели, и окруженный своей толпой, напыщенно следовал своим путем, созывая общественные собрания своей собственной властью, на которых он высокомерно объявлял себя королем или спасителем бедняков, и в горделивых выражениях громогласно вещал о своих скорых намерениях надеть узду на изменников.

Гордость его речей ясно видна из того, что я смог узнать от заслуживающего доверия человека, который утверждал, что он лично, за несколько дней до последовавших событий, присутствовал на сборище, которое тот собрал, и слышал, как он обращался к людям. Взяв текст или тему из Святого Писания, он начал так: "В радости будете черпать воду из источников спасения" (Исайя, 12,3), и прилагая это к себе, он продолжал: "Я есть спаситель бедных. О, бедняки! которые испытали тяжесть рук богатеев, испейте из моих источников учение спасения, и делайте это с радостью — ведь время вашего испытания уже близко. Ведь я отделю воды от вод. Люди — это вода. Я отделю смиренных от надменных и вероломных. Я отделю избранных от негодяев, как свет от тьмы".

Поскольку он обладал ртом, изрекающим великие речи и, имея рожки агнца, говорил как дракон, то по совету ноблей, вышеупомянутый правитель королевства, призвал его к ответу по выдвинутым против него обвинениям. Когда пришло время, он явился столь плотно окруженный народом, что вызвавший его был испуган, и будучи в состоянии действовать только с мягкостью, с целью избежать грозившей ему опасности, осторожно отсрочил приговор. Поэтому, когда два знатных горожанина нашли, что он находится один, без окружавшей толпы людей, тем более, что теперь народ, боясь за заложников, стал более спокойным, он послал с упомянутыми горожанами стражников для его поимки. Когда один из них подступил к нему с силой, то был им убит своим собственным топором, который тот вырвал из его рук, а другой был убит одним из тех, кто подошел к нему на помощь. Сразу же после этого, он, вместе с несколькими своими приверженцами и своей сожительницей, которая с неизменным постоянством оставалась ему верной, удалился в одно место рядом со церковью Святой Марии, которое называется Le-Bow, с намерением использовать его не в качестве святилища, а как крепость, тщетно надеясь, что люди вскоре придут к нему на помощь. Но те, хотя и горевали по поводу его опасного положения, все же, помня о заложниках и боясь воинов, не спешили его спасать. Узнав о том, что он осажден в церкви, управляющий королевством послал туда войска, недавно набранные в близлежащих провинциях. Получив приказ выйти и дать свершиться правосудию — чтобы дом молитвы не сделался бы логовом воров — он предпочел тщетно ждать прибытия своих сообщников до того времени, как церковь подверглась нападению с помощью огня и дыма, и он был вынужден вместе со своими последователями, сделать вылазку. Но сын того горожанина, который был им убит первым, в отместку за смерть отца, вспорол ножом его живот.

Будучи после этого схвачен и доставлен в руки закона, он, по приговору королевской курии, был сперва разорван лошадьми, а затем, вместе с девятью своими соучастниками, которые отказались его покинуть, был отправлен на виселицу. Так, согласно Писанию "Кто копает яму, то упадет в нее, и кто разрушает ограду, того ужалит змей" (Экклезиаст, 10, 8), изобретатель и подстрекатель столь великого зла понес кару по приговору суда, и безумие этого злодейского заговора испытал на себе сам его автор, а те люди, что действительно были более здравыми и осторожными, возрадовались, когда услышали о его наказании, умыв свои руки в крови грешника. Однако, заговорщики, убедившись в правдивости этой новости, страстно жалели о его смерти, возражая против суровости государственного порядка, проявленной в этом случае, и оскорбляя хранителя королевства именем убийцы за то наказание, что он наложил на злоумышленника и убийцу.