Сначала, он предпринял поездку в Йорк, к выбранному епископу которого он был наиболее недружественно расположен и послал туда приказ, с угрозами клиру этой церкви, чтобы они встретили его с должной торжественностью, как легата святого престола. Те сочли необходимым обжаловать это, однако он не оказал никакого уважения этой апелляции к высшей власти, но дал жалобщикам выбор либо исполнять приказы, либо быть заключенными в королевскую тюрьму, как виновные в измене. Вследствие этого запугивания, они повиновались, и даже не осмеливались шептаться против него. Они скрывали свое горе и оказали ему, будто триумфатору, весь почет и честь, которые он требовал. Однако, предстоятель этой церкви, чтобы не быть зрителем того, что могло потрясти его чувства, только что перед этим ушел прочь. Узнав об этом и разгневавшись по поводу его отсутствия, как будто бы тот был бунтовщиком, он, в своей непримиримой ярости, ограбил его, руками своих приближенных лишив всего имущества. Ограбив архиепископство и поместив его доходы в свою казну, этот благородный герой продолжил свой путь, и вскоре, поскольку больше никто не осмеливался выступать против него, он потребовал такого же триумфа от церкви Кентербери. Таким образом, оскорбив оба митрополичьих престола, он воспользовался ими, чтобы доставить себе удовольствие.

Наконец, миряне стали в это время относится к нему как к королю, и больше чем к королю Англии, а духовенство — как к папе и больше, чем к папе, и действительно, все они страдали от невыносимого тирана. Поскольку от принятия им своей двойной власти, он принял и двойную тиранию, и воздерживался только в отношении своих сообщников и подчиненных, а ко всем остальным он был равно безжалостен, и даже не из-за простого желания денег, а ради удовольствия господствовать. Его пышность почти во всем превосходила королевскую. В подражание восточным государям, чтобы обеспечить постоянную стражу, он желал иметь охранников около своей палаты. Его выезды сопровождались тысячью и даже более лошадей. Под предлогом своих полномочий легата он вымогал обязанность оказывать гостеприимство во всех монастырях по всей Англии, и с тех, что были слишком малы, чтобы выдержать бремя его приезда, он вымогал определенные суммы, а именно, 8 или 5 марок, которыми они откупались от бремени принимать его. Что же касается больших, то он сжирал их подобно саранче. Его доходы от епископства Илийского, как известно, являлись вполне достаточными, но куда им было до того, чтобы удовлетворить неумеренное расточительство своего епископа? Расточая свои доходы, он истощил не только королевскую казну, но все то, что он, любыми средствами, либо сам, либо с помощью своих клевретами, сумел изъять с королевства, с монастырей и церквей. Скорее для разрушения, нежели для защиты, он назначил к качестве правителей в каждую провинцию самых гнусных слуг своей жадности, которые не щадили ни клирика, ни мирянина, ни монаха, и не оказывали им никакого уважения, если они сталкивались с интересами канцлера. Хотя он так и назывался — епископом, но по правде, в нем было мало чего от епископа, а вот в качестве канцлера он был печально известен и внушал ужас всей Англии.

Кроме того, он предписал, чтобы правители провинций, для того, чтобы внушить благоговение их обитателям, под предлогом общественной безопасности — будто бы для того, чтобы отразить или сдержать дерзость разбойников, должны иметь под своим началом постоянно бывшие наготове вооруженные отряды диких варваров, чьи беззакония и ничем не сдерживаемое насилие привели к неисчислимым и разнообразным актам произвола в различных графствах. Действительно, поскольку он не мог вверить себя знати королевства, которая ненавидела его дерзость и гордость, он был достаточно осторожен, чтобы привлечь к себе ряд могущественных и знатных людей, тем, что устроил их браки. Поскольку, какой достойный человек, будучи неженатым или желающий обеспечить женой своего сына или племянника, смог бы в то время отказаться от предложения одной из родственниц канцлера (которых он во множестве для этой цели привез из Нормандии)? Ведь хотя он и мог беспокоиться по поводу чести такого союза, но также и надеялся на продвижение вверх. Когда, такими средствами, он связал себя союзами со многими ноблями, и запугиваниями, своей изобретательностью и обхаживанием либо подчинил, либо успокоил остальных, единственным предметом его опасений оставался королевский брат Джон, поскольку тот был не только гораздо могущественнее остальных, но и ожидалось, что он станет наследником королевства, если вдруг король не выживет среди своих трудов и рискованных свершений — ведь его возвращение было сомнительно, и по многим очень вероятным причинам, едва ли могло ожидаться.

Наконец, говорили, что он, для чтобы его власть не прекратилась в том случае, если король умрет за границей и, соответственно, трон унаследует Джон, решил обратиться за помощью к свой изобретательности, так чтобы Джон, хотя и будучи совершеннолетним, не наследовал бы своему брату, но чтобы он мог продлить время своей власти, выдвинув престолонаследника более нежного возраста. Посему, послав двух своих братьев к королю Шотландии, он потребовал, чтобы тот объединился с ним твердом союзе, чтобы поставить над английским королевством Артура Бретонского, племянника Ричарда, тем более, что наследование королевством принадлежало тому по праву, так как он был сыном старшего брата короля, Жоффруа. А случае возражений — говорить, что король, в письмах дошедших ему из Марселя или из Сицилии, сам назначил наследником королевства своего племянника Артура, на случай, если сам не сможет вернуться, и что он приказал, что королевство должно быть сохранено для него (а сейчас ему было едва больше 5 лет) до той поры, когда он достигнет зрелого возраста. Эта тайна, однако, поднимавшаяся только в перешептываниях этих двух могущественных людей, не долго оставалась скрыта от Джона. Осторожно скрывая до поры свой гнев, он мудро трудился над созданием своей собственной партии, собирая всех, на кого мог влиять, и отражая чужую интригу своей собственной.

Пока из-за властной наглости одного человека, Англии происходили такие вещи, полный отчет о них, благодаря преданности различных людей, дошел до ушей короля во время его пребывания на Сицилии. На это он немедленно послал в Англию архиепископа Руанского Уолтера, который зимовал там с ним, мужа благоразумного и скромного, назначив его, королевской властью, соправителем и коллегой канцлера в управлении всем, и строго приказал ему, чтобы в их правлении ничего не делалось бы без совпадения мнений их обоих. Он также послал с ним Гуго, по прозвищу Бардульф (Bardulf), мужа осторожного и видного, в качестве управляющего провинцией Йорк, которую брат канцлера варварским образом разграбил. Тем не менее, канцлер находившийся в расцвете своего власти, отнесся к королевскому предписанию с пренебрежением, утверждая, что он лучше знаком с намерениями короля, выраженными в тайно полученными им письмах, и к которым он обязан относиться с большим уважением, чем к каким-то бессмысленным голосам. И когда архиепископ упомянул о своем намерении совершить поездку в Кентербери, чтобы заполнить вакансию этой церкви, как это было поручено ему королем, канцлер, уже стремившийся к почету этого престола, быстро избавил его от забот по этому поводу, яростно угрожая, что тот быстро очень раскается, если попытается отправиться туда. Из-за этого архиепископ Руанский остался в Англии не у дел, а канцлер, не вынося коллеги в управлении государством, пожирал королевство подобно голодному дикому зверю. Однако, этот наинаглейший человек не долго осуществлял свою тиранию беспрепятственно, поскольку постепенно вокруг него возникали затруднения, главным образом, при содействии и при подстрекательстве королевского брата Джона, по причинам, упомянутым выше, но первое волнение против него произошло по следующей причине: