Таким образом, когда король против этой, как говорится, мякины священных орденов, издал некоторые статуты о расследовании или о наказании преступных клириков, в которых, возможно, (как утверждали) он превысил разумные границы, то он рассчитывал, что они будут полностью ратифицированы и могут быть подтверждены согласием епископов. Поэтому, собрав прелатов, чтобы любыми средствами, во что-бы то ни стало, получить их санкцию, он либо так обольстил их уговорами, либо так устрашил их угрозами, что все они, кроме одного, сочли необходимым уступить и повиноваться королевской воле и поставили свои печати на актах этих новых постановлений. Я сказал – все, кроме одного, поскольку архиепископ Кентерберрийский один оказался несгибаемым и остался тверд перед каждым подступом к нему. Ярость короля на него превратилась в неистовую злобу, тем более еще из-за того, что скорее именно благодаря королевской щедрости он был обязан тем, что ему было дано, и что он получил. Вследствие этого, король стал ему врагом и искал всякий удобный случай для нападок на него, прежде всего, потребовав отчет во всем, что он совершил прежде, находясь в должности канцлера. С бесстрашной свободой архиепископ ответил, что уже сдал свои светские дела и теперь, благодаря государю, на чьей службе он находился, он полностью обратился к делам церкви, и что дела минувших дней не должны быть использованы против него, поскольку все это делается больше ради предлога, чем ради справедливости. Пока поводы для королевского гнева с каждым днем все более и более множились, в тот день, когда архиепископ должен был отвечать на выдвинутые против него обвинения, он распорядился устроить торжественную службу в честь Св. Стефана – “Государи сидели и глаголили против меня, и грешники преследовали меня” — именно так, как положено, распевали перед ним псалом во время мессы. После этого он пошел на суд, неся в своей руке серебряный крест, который обычно несли перед ним, и когда некоторые присутствовавшие епископы пожелали исполнить службу несения креста перед своим митрополитом, но он им отказал, и хотя ему и угрожали, он не позволил никому другому нести крест входя на это собрание. Король, будучи уже и так разгневанным сверх меры, нашел в этом поступке дополнительную пищу своему гневу, и поэтому, следующей ночью архиепископ тайно бежал, пересек море, и там, за морем, был с почетом принятым королем, знатью и епископами Франции, и устроил свою временную резиденцию.

После этого, узнав об его отсутствии, король Англии пришел в еще большее неистовство и уступая своей страсти более, чем это подобает королю, избрал неподобающий и жалкий род мести, высылая из Англии всех тех, кто имел отношение к архиепископу. Теперь, хотя, вообще, многие люди, в действительности движимые в большей степени долгой привязанностью, и лишь в малой степени -справедливостью, одобряют все совершенное теми, кого они любят и уважают, но все же я никоим образом не считаю, что эти действия этого достопочтенного мужа достойны похвалы. Хотя они и могли проистекать из похвального рвения, но от этого не было никакой пользы, и они только все более и более разжигали королевский гнев, и как известно, все это кончилось печально. И хотя, очевидно, что все его действия проистекали из похвального рвения, я гораздо более достойным похвалы считаю поступки благословенного князя апостолов, пребывающего ныне на вершине апостолической высоты, тогда, когда он своим примером обращал язычников, и когда учитель язычников вынес ему порицание.

Пока папа Александр, после собора в Туре, продолжал находится во Франции, Октавиан (по-иному именуемый Виктором) уступил судьбе и упустил победу, которую хотел было одержать в этом споре, и он не сумел осуществить то ложное предзнаменование, что заключалось в его имени, которым наделили его сторонники, считая, что имя это будет добрым предзнаменованием. Но теперь, заручившись поддержкой императора, Иоанн, кардинал Св. Мартина, чтобы никому не казалось, будто они уступили победу, сделал, вместо побежденного Виктора, своим сотоварищем, Гвидо из Кремоны. Однако, и Александр после нескольких лет пребывания во Франции, собрался вернуться домой и ждал в Монпелье удобной оказии для переезда в Апулию. Но император, все еще не угомонившийся, пытался, как говорили, этому помешать и в своих приватных письмах к Гийому, сеньору этого города, делал самые широкие обещания, чтобы тот только выдал своего гостя. Но этот славный муж, с неизменным уважением оказывал почести своему славному гостю и проявил себя человеком непоколебимой честности, и когда кардиналы (в сопровождении нескольких отважных мужей отравлявшихся в Иерусалим) погрузились на борт корабля, принадлежащего иерусалимским госпитальерам и бросили якорь в море, ожидая только прибытия суверенного понтифика, случилось так, что в то время пока он подплывал, галера была вдруг атакована флотом пиратов, и когда понтифик уже подплыл на своей лодке, чтобы взойти на борт галеры, он увидел вокруг корабля пиратов и повернул назад, в порт Магелонна (Maguelonne). Хотя храбрый экипаж галеры смело сопротивлялся пиратам и отбил нападение с позором и с потерями для них, все же кардиналы сочли неудобным дальше ждать приезда папы, самим находясь в опасности, и поставив парус, они после благополучного плавания достигли побережья Сицилии.

Спустя несколько дней, папа и сам сел на другое судно и приехал в Апулию, благополучно и без препятствий. Он был с почетом принял королем Сицилии и его подданными, а спустя некоторое время он нашел, что и жители Рима, вместе со знатью, также преданы ему и покорны его распоряжениям. Все же, доступ к нему из трансальпийских стран был затруднен, поскольку сторонники императора или ложного папы строго наблюдали за всеми проходящими путниками. Кроме того, император, который нарушил церковное спокойствие, не долго наслаждался миром и ничем не нарушаемым царствованием над своими владениями – из-за того, что он надменно обращался с ломбардцами, те не смогли вынести немецкого ярма и вернули себе древние свободы, а Милан был восстановлен своими собственными жителями, стекшимися туда отовсюду из мест своего изгнания, и с помощью своих союзных городов они также построили город Александрию (названный так в честь суверенного папы, преданностью которому они и прославились) в том месте, куда, как они полагали, будет нанесен первый удар немцев, после того, как они вторгнутся в Италию. Сразу же после его возведения император начал осаду этого места, но не смог покорить его, и отступил со своей армией, не добившись ни одной из своих целей и лишь усилив сплоченность своих врагов.

В том году, в котором папа Александр вернулся из Франции в Апулию (о чем говорилось выше), произошла новая ссора между королем Англии и валлийцами, которая глубоко задела обе стороны. Когда эти необузданные и свирепые люди, находясь раздражении нарушили свой договор, и подвергая опасности заложников, которых они выдали в залог своего прежнего договора, потревожили соседние английские провинции, то король, собрав огромную армию, как из своего королевства, так и из заморских провинций, вступил на их земли во главе могучего воинства. Правда ему не удалось проникнуть далеко в их глубь из-за труднопреодолимых препятствий страны, но, однако, пресекая их набеги, он стеснил их до такой степени, что они были вынуждены согласиться на мир. Когда король уводил свою армию из Уэльса, он был отвлечен другими делами, и с заботливостью относясь к будущему возвышению и благополучию своих сыновей, он отправился за море — имея от Элеоноры, что ранее была королевой Франции, четырех сыновей, он намеревался оставить Генриху, старшему по рождению, королевство Англию, герцогство Нормандию и графство Анжу, Ричард должен был править Аквитанией, Жоффруа – Бретанью, а Джона, четвертого и самого младшего сына, он называл Безземельным. Имея трех дочерей, также от этой же королевы, он одну обручил с королем Испании, другую с герцогом Саксонии, а для третьей, еще не достигшей брачного возраста, планировал союз с королем Сицилии.