— Ребята, у меня есть замечательные новости. Вас выбрала родителями биологическая мать. Возьмите ручку, бумагу и будьте готовы записывать, потому что вы не сможете запомнить все, что я вам скажу, и у вас, конечно, будут вопросы. Я дам минуту.

Хватаю первую попавшуюся ручку и переворачиваю подстилку-салфетку для столовых приборов, чтобы нацарапать на задней части. Черт, в ручке нет чернил. Кайл говорит:

— Эй, Кар, можешь делать записи? Я на площадке для гольфа и единственная бумага — это карточка участника.

Сильно ударяю по столу, пытаясь схватить карандаш, который откатился, пока я ела.

— Хорошо, я вернулась, — выдыхаю в трубку.

Анна начинает:

— Отлично. Как я упомянула раньше, мать, Табита, хочет выбрать вас. У нее будет дочка. Табита уже выбрала имя — Эмили. Хоть это и не принято, но она хотела, чтобы вы знали. Табите двадцать один год, и она не может дать малышке такую жизнь, которую та заслуживает. Ее заинтересовал ваш профиль из-за академического образования и карьеры. Ей также нравится, что Кайл — музыкант. Родной отец записан как «неизвестный», потому что она не уверена о том периоде жизни.

— В настоящее время Табита в отношениях с Сетом, который является одним из возможных отцов. Он полностью согласен с усыновлением, и также готов подписать отказ от своих родительских прав. В соответствии с требованиями закона, мы отправили уведомления в ее родной штат на рассмотрение другого возможного отца. Если он не приедет, чтобы претендовать на ребенка, то суд прекратит действие его прав. Я понимаю, это может беспокоить вас, но уверяю, что это обычная процедура. Кроме того, мы обычно не просим делать тест на установление отцовства, потому что это считается агрессивным вмешательством. Табите только двадцать один год, в ее возрасте не проводится амниотический тест.

Я верю в то, что Анна говорит нам о юридических требованиях и чувствую свое волнение. Она выбрала нас из множества других потенциальных семей.

Кайл сам научился играть на гитаре около пяти лет назад. Я с восторженным визгом в голове благодарю богов за это. Все те ужасные настройки и шумы, все мои страдания через которые я прошла в те месяцы, когда он учился играть, стоили этого! Это важно! Плохая настройка, визг гитары и шумы в голове отошли в сторону.

Анна продолжает:

— Табите нелегко принять это решение, и она все еще немного колеблется. Но она хотела, чтобы я связалась с вами, потому что должна знать, скажете ли вы «да». Но прежде чем вы что-нибудь ответите, позвольте мне рассказать, что мы знаем о ее социальной и медицинской истории.

Я пишу на своей подстилке-салфетке, и мой карандаш разрывает бумагу. Единственными словами, которые я написал до сих пор, было: Табита

Сет — возможно, отец?

Я бесполезна.

— Хорошо.

Анна продолжает:

— У Табиты разнообразные корни. Этот ребенок будет иметь ирландские, итальянские, немецкие, английские корни. В семье Табиты есть рак и депрессия со стороны семьи матери и болезни сердца со стороны отца. Она также в настоящее время проходят лечение депрессии и принимает антидепрессанты во время беременности. Не употребляет никаких алкогольных напитков и начала принимать дородовые витамины, когда узнала, что беременна.

Я смотрю на салфетку для столовых приборов и вижу, что нацарапала:

Ирландские!

Депрессия.

Я точно бесполезна. Уверена, что позже это не будет иметь никакого смысла для нас.

— Так, действительно ли вам обоим все еще удобно? Кажется, что на самом деле нет никаких препятствий, и это соответствует вашей анкете.

Я не могу говорить, потому что сейчас просто рисую сердца по всей салфетке. Кайл начинает говорить:

— Ничего себе, многое нужно переварить. Она выбрала нас? Вы уверены? Вау.

Я слышу, как голос Кайла дает трещину, и знаю, что он готов заплакать. Или, по крайней мере, именно так это звучит. Я начинаю рыдать и прыгать.

— Это звучит идеально, Анна, просто идеально.

Разговор продолжается обсуждением финансовых деталей в соответствии с соглашением, визитов к врачам и конференц-звонков. Я до сих пор строчу бред на салфетке, когда Анна говорит:

— Хорошо, завтра утром вы получите пакет документов, которые нужно будет подписать. Заверьте все нотариально и верните к нам в течение сорока восьми часов. Табита и Сет хотели бы сделать конференц-звонок в следующем месяце, и они хотели бы, чтобы Карли была на следующем УЗИ Табиты.

— Да, — мы с Кайлом говорим одновременно. Я начинаю смеяться. — Да. Да, это прекрасно. — Затем я начинаю плакать. От счастья. Я люблю плакать от счастья.

Кайл встревает в разговор:

— Все в порядке Кар. Успокойся. Дыши. Анна, все в порядке.

Мне удается попрощаться с Анной и повесить трубку. Телефон немедленно начинает звонить и вибрировать, почти падая на пол. Это Кайл.

— Привет, — говорю я и улыбаюсь через слезы, текущие по моему лицу. Затем говорю. — О, мой Бог, дорогой, это случилось!

Кайл глубоко вздыхает и говорит:

— Я нахожусь на пути домой. Когда ты сможешь быть там?

Я понимаю, что в моем списке все еще остались незавершенные дела. Боже мой! Нет никого способа, который помог бы мне сконцентрироваться на чем-либо.

— Я уезжаю сейчас! — выкидываю свой сэндвич в мусорное ведро, и туда же скомканную мной салфетку и засовываю уже сломанный карандаш в свою сумочку.

— Эй, Кар?

— Да, — отвечаю я.

— Я люблю тебя, — говорит он нежно.

Слезы счастья возвращаются.

— Я тоже тебя люблю.

Улыбаюсь и прижимаюсь к Кайлу. Тот день был прекрасен, и чувства снова обрушиваются на меня. Слезы наворачиваются на глаза, и я кладу голову на грудь Кайла.

Я засыпаю, слушая тихие удары сильного сердца Кайла.

Карли

Нью-Брансуик, Нью-Джерси

Прошлое

17 лет

БУХ БУХ

БУХ БУХ БУХ БУХ

Что такое, черт возьми? В моей комнате темно. Который час? БУХ БУХ БУХ

Твою ж мать!

— Ну же, Кар. Открывай! Мы знаем, что ты там! — хором канючат Бэкка и Кэлли.

— Блин! Подождите! — кричу я, лежа в кровати. Затем включаю лампу, потягиваюсь и, наконец, сажусь. На часах девять. Вечера. Ничего себе! Я проспала три часа. Чувствую себя дерьмово.

Я до сих пор в одежде, в которой была на занятиях пятью часами ранее. На мне удобные джинсы, обтягивающая футболка Henley с длинными рукавами и сандалии. Я буду носить сандалии до первого снегопада. На самом деле неважно, насколько холодная или твердая земля. Сандалии рулят.

Я спотыкаюсь по пути к двери, открываю ее и отворачиваюсь, в то время как они вваливаются в комнату. Они не одни. Мэнни тоже с ними. Он очень привлекательный, гордый и не скрывает своей ориентации. Прекрасный образец гея-красавчика ростом метр девяносто и весом девяносто пять килограмм. Он восхитителен и знает об этом. У него этого не отнять. И это то, что мне в нем нравится.

В первый раз, когда все мы встретили Мэнни, он пел Лайонела Ричи в душевой кабинке рядом с нами. В женской душевой.

На женском этаже.

Он вышел из кабинки в одном полотенце, висящем низко на его бедрах. У всех сразу отвисла челюсть, мы пялились на его идеальный пресс, когда он сказал:

— Дамы, приятно познакомиться. Четвертый душ теперь мой. Слишком много волос и вони внизу на девятом этаже. Приятно познакомиться, цыпочки.

Он улыбнулся своей ослепляющей безупречной улыбкой и подмигнул нам.

С этого момента он стал частью нашего окружения.

Мэнни проносится мимо меня, швыряет большой коричневый бумажный пакет на мой письменный стол и плюхается на кровать Джинджер.

— Бог мой, какой же затхлый запах у этой кровати! — заявляет он и делает вид, что его тошнит.

Следом входит Бэкка. Она шикарная, вылитая модель. Мы с ней почти одного роста, а во мне, между прочим, один метр и семьдесят пять сантиметров. Но внешность у нее экзотическая: смуглая кожа, длинные темные волосы с черным отливом и глаза цвета черного оникса. Она первая, кого я встретила во время ориентационной недели первокурсников, и мы сразу же поладили. Подолгу болтая и будучи при этом в стельку пьяными, мы обнаружили, что видим один и тот же сон, когда болеем, и нас лихорадит. Да-да, лихорадочные сны существуют. Поверьте мне, это тот еще бред и вынос мозга. А нам обеим снится один и тот же сон. Так что нам просто суждено быть лучшими подругами до конца дней. Так сказать, мы сестры по лихорадке.