Клыкастый буксир.

— Ты заперлась так давно, что монстры уже начинают лезть еще глубже. И вместо того, чтобы выйти и дать им бой, ты ищешь еще более темный и укромный угол, где тебя никто не найдет. В первую очередь, ты сама.

Это еще что?

У Каро дрогнули брови и губы, исказив лицо. Он в самом деле возомнил себя практикующим психотерапевтом? Зачем он говорит такое? Каро вдруг страшно взбесилась — в самом деле, как неуправляемый подросток. Ей захотелось затопать ногами, засучить кулаками и крикнуть, что Лекс ничегошеньки о ней не знает! Что он лезет, куда не просят!

— Но, Каро, — продолжал Лекс, словно не замечая перемен в девушке, — мир вокруг не так ужасен. Ты ведь не птенец, которого вот-вот вытолкнут из гнезда. Ты — человек. Соберись, расправь плечи и выйди из комнаты. Я сломал все замки, открыл все двери снаружи, и из какой бы ты ни вышла, я подам руку. — И будто в подтверждение слов, Лоусен в третий раз протянул длань ладонью вверх.

Каро смотрела на пальцы мужчины так, будто на них невидимым шрифтом был выписан секретный код вечной жизни. Лекс не сразу понял, насколько гневно сверкают карие глаза.

— Куда бы я ни пошла? — Иви резко выбила конечность мужчины в сторону. Она не спит из-за него, мучается из-за него, дрочит на него, думает о нем, а для него это все что? Опыт какой-то что ли?! Игра? Развлечение? Эксперимент над неизвестным биологическим видом? Какие еще на хрен двери? Они что, в музее? В закрытой секции?!

— Вы сами себя слышите?! Вы говорите, открыли двери, и за мной остался только шаг…

— Каро, — обескуражился Лекс, — я не понима…

— Вы говорите, что будете ждать по ту сторону дверей, но вы лжец, мистер Лоусен! Лжец, манипулятор и просто скотина!

Несмотря на слова, Лекс не обиделся — он рассмеялся. Ее бессилие до странного забавило его. Так ведут себя люди в последней агонии перед поражением.

— Лекс, — безукоризненно поправил мужчина. — И, право, не стоит драматизировать.

— Заткнитесь, — прошипела Иви, отступая. — Вы открыли эти двери снаружи, зная, что теперь любой монстр легко проберется внутрь. Вы стоите там, — процедила сквозь зубы, — и ждете, когда я, напуганная этими монстрами, выбегу из убежища. Вам все равно, какой именно дверью я воспользуюсь: той, где я плюю на свои привычки или той, где увольняюсь из «Грейси-Холл». Но как только это случится, я перестану быть собой. Все мои принципы и убеждения пойдут лесом, я изменю себе, и уже никогда не смогу вернуться!

— Разве это так плохо? — усомнился Лекс. — Людям, как и природе в целом, свойственно изменение. В этом правда, Каро.

— Правда, мистер Лоусен, в том, что ждете от меня шага, после которого я стану как кукла на разболтанных шарнирах! Как кукла, что вот-вот развалится! — Слова, сдерживаемые так долго, полились из Каро, как река из берегов в половодье. — Но вам, если я и правда выйду, будет на это наплевать! Потому что вы удовлетворите спортивный азарт, годами толкавший вас на подобные развлечения с десятками других женщин. Скажете, я первая? Или, может, Джессика была первой? Вам наплевать, что я буду развинчена и разбита! Вам всегда было наплевать, что будет с человеком, когда он поведется на вашу игру. Вам важно испытать экзальтацию от собственного самодовольства, что и на этот орешек вы подобрали орехокол. Вы, Лекс, суть из себя то, что все женщины мира называют «классическим мудаком».

Лекс смиренно пропустил оскорбление, позволив тому пролететь, как пущенная в воздух пуля.

— Каро, это слишком много обвинений за раз. Давай по порядку: я никогда не относился к тебе, как кукле, и ты вполне могла это заме…

— Вы не думаете, почему я оказалась в этой комнате! Какими трудами я строила ее и какими — запиралась в ней! Вы ничего не знаете о моих монстрах! Вы… Вы…

Осознание произошло одновременно.

Лекс понял, что вот прямо сейчас у Каро случится… уже случается неподконтрольная истерика. Простая и банальная от того, что она больше не может договориться с собой. Болезненная от необходимости соглашаться с внутренним «Я» и от непреодолимого желания согласиться с Лексом.

Каро зажала рот обеими руками, вытаращив на мужчину круглые от ужаса глаза. То… то, что она прогнозировала только что в тираде — уже реальность. Она распадается на составные части из-за ненадежных креплений. Демонстрирует, что от былой устойчивости и холодности не осталось и тени.

Потому что все, все как в Цепях Маркова. Крохотное, незначительное в рамках целой системы событие мультиплицировалось изо дня в день, с каждой его, Лоусена, улыбкой, с каждым невзначай брошенным словом, изысканно обворожительным жестом. И подобно очередному чуть подтаявшему снежку, оно нанесло сокрушительный удар. Вчера. С телефоном, который он оставил. И сегодня — с рукой, что Лекс протянул.

Каро замотала головой.

— Кто из нас бесчеловечен, Лекс? — Шепнула совсем тихо. — Из человека твердых принципов вы превратили меня в… в… Я даже не знаю, во что! — Она подняла на него темные глаза, мало-помалу стекленеющие от осознания нахлынувшей беспомощности. — Господи, — шокированно выдохнула Иви и бросилась к балконной двери.

Кому нужны истерички, не так ли? — улыбнулся про себя Лекс. Ему, если только в приступе острой эмоциональной искренности у Каро хватило ни то мужества, ни то усталости, обратиться к нему по имени.

Мужчина поймал Иви в последний момент. Скрутил со спины, прижав сильные беснующиеся руки женщины к ее груди. Каро попыталась высвободиться, рывками шатаясь из стороны в сторону.

— Я не уверен насчет человечности, Каро, — зашептал Лекс, и почувствовал, как девушка дернулась с новой силой, словно его голос подстегнул ее горячей шлеей. — Но точно знаю, — продолжил громче и настойчивее, крепче стискивая ее запястья, — что во всех людях есть эмоции.

— Замолчите, — всхлипнула Каро.

— И быть живым, — еще громче продекламировал Лекс, — значит позволять себе чувствовать.

Каро окончательно затрясло. Лекс приготовился к тому, что она разрыдается. Однако вместо этого девушка попыталась отодрать от себя обнимавшие руки. Лекс собрал себя в кулак и приказал терпеть каждую царапину: видит бог, он тоже зашел далеко не для того, чтобы проиграть у финишной прямой. Ведь хорошо известно: тяжелее всего марафонцам даются последние двенадцать километров и, особенно — все, что находится после отметки «Сорок».

В порыве ярости Каро истратила силы и быстро выдохлась, скрючиваясь, оседая в руках мужчины. Лекс усилием распрямил Каро и развернул к себе лицом. Она — Лоусен улыбнулся, ибо ожидал подобного — до красноты закусывала губы. Темные глаза метались, стараясь не смотреть на Лоусена, но тот знал, что вечно бежать не получится.

Лекс облизнулся, в чем-то завороженно разглядывая женское лицо. В чем-то — потому что часть его сознания настойчиво подсказывала, что дело еще не выиграно, и его крохотная импала вот-вот даст деру. Ну или, по крайней мере, съездит ему копытом в пах.

Во избежание осложнений Лекс обвил Каро обеими руками, крепко прижимая к себе. Она все еще елозила, все еще на что-то надеялась… Кто бы только подумал, что в этом вечно холодном взоре и едва ли не фригидном теле столько сдержанного жара? Лексу жгло руки ее теплом, жгло лицо — ее дыханием, жгло душу — огнем, с которым Каро пыталась отстоять свой последний рубеж. При этом уничтожая его собственным пламенем.

Наконец, он поймал ее взгляд. Перехватил — и словно набросил железный аркан. Медленно, нарочно давая понять, что не произойдет ничего неожиданного, и одновременно демонстрируя, что другого выхода уже нет, Лекс вывел одну из рук из-за спины девушки и коснулся бедра. Повел вверх — твердо, плотно прижимая ладонь к женскому телу. Никаких невесомых прикосновений и прочих нежностей, достойных романов о любви, которые так любила его первая жена.

Рука Лоусена вскарабкалась вверх по ребрам, накрыла грудь — вздымающуюся и опадающую так же, как внутри расширялось и сжималось с ударами сердце. Лекс забрался еще выше — до самых ключиц, и обнял шею Каро так, что большой палец лег ей на щеку.