Когда я поворачиваю налево, то вижу только подол юбки девушки, исчезающий в последнем дверном проеме справа. Я спешу за ней, беспокоясь о том, что Кенвуд собирается сделать, когда останется с ней наедине.

К тому времени, как я добираюсь до конца коридора, дверь уже закрыта. Я прижимаюсь к ней ухом, ничего не слыша с другой стороны. Я знаю, что не смогу войти внутрь незамеченной, но у меня нет выбора. Эта девочка могла бы быть ровесницей Генри.

Поэтому я хватаюсь за ручку и поворачиваю ее, входя в ярко освещенную комнату.

Она совершенно пуста.

Я вижу пару диванов, телевизор с большим экраном и полный бар с выпивкой и закусками. И больше ничего. Никаких людей.

Не понимаю. Это единственная дверь, ведущая в комнату и из нее. Я видела, как Кенвуд вошел сюда с маленькой девочкой. И никто не выходил.

Затем, очень тихо, так тихо, что я почти пропускаю это мимо ушей, я слышу хихиканье.

Он доносится от дальней стены.

Я иду по ковру к тому, что выглядит как десятифутовая шелкография Энди Уорхола «Мао». Внимательно прислушиваюсь. Тишина. А затем… снова это хихиканье. Доносится за картиной.

Я хватаю раму. Картина откидывается от стены на шарнире. Сзади находится еще одна комната.

Перешагиваю через выступ в пространство позади. Картина возвращается на место, закрывая меня.

Эта комната намного больше. Мягкие стены обиты красным бархатом, как и потолок. Ковер такой толстый, что мои ноги утопают в нем. Не могу не думать, что все это предназначено для того, чтобы блокировать любой выходящий звук.

В комнате такой полумрак, что мебель, кажется, возникает из ниоткуда, как скальные образования, затянутые туманом. Не помогает и то, что вся мебель необычайно странная — даже по стандартам Кенвуда. На самом деле, я не могу сказать, какая это половина. Я вижу обтянутую кожей скамью с двумя крыльями по обе стороны. Затем что-то похожее на стол с мягкой обивкой и металлическими кольцами по краям. Гигантская птичья клетка, не менее шести футов высотой, с насестом, похожим на детские качели. Затем какое-то приспособление, похожее на тренажер, с несколькими различными ремнями и петлями и…

Я краснею, когда понимаю, что смотрю на фетишистское оборудование. Вся мебель служит сексуальным целям — некоторые очевидны, теперь, когда я понимаю тему, а другие до сих пор остаются для меня загадкой.

Я слышу тихий шепот с дальней стороны комнаты. На этот раз голос мужской — Кенвуд.

Я спешу к нему, даже не пытаясь вести себя тихо. Теперь, когда я знаю, что нахожусь в сексуальной темнице, я определенно собираюсь схватить эту девочку и убраться отсюда.

Кенвуд сидит на диване, стоящем у противоположной стены. Его руки вытянуты вдоль подушек, голова откинута назад, глаза закрыты.

Девочка стоит на коленях между его раздвинутых ног, ее голова покачивается вверх и вниз.

Кенвуд стонет. Он хватает ее за затылок и прижимает ее лицо к своему члену.

— Хватит! — кричу я, бросаясь вперед.

Кенвуд садится, пораженный и раздраженный.

Девушка оборачивается, вытирая рот тыльной стороной ладони.

Даже в тусклом свете ее лицо поражает меня. Я вижу большие, невинные глаза, густо обрамленные накладными ресницами. Яркие пятна румянца на щеках. Но морщинки в уголках ее глаз и рта более заметны из-за густого макияжа. Она вовсе не ребенок — просто одета как ребенок. Она старше меня на несколько лет.

Она встает. Ее рост, должно быть, меньше пяти футов. Выражение ее лица любопытное и злобное. С обесцвеченными косичками и в платье с оборками она похожа на демоническую куклу.

Кенвуд тоже смотрит на меня. Теперь, когда его удивление прошло, в уголках его рта появилась легкая ухмылка. Не прерывая зрительного контакта, он засовывает свой мокрый пенис обратно в шорты.

— Симона Соломон, — говорит он. — Как мило с твоей стороны присоединиться к нам. Я полагаю, ты не знакома с моей помощницей Милли.

— Приятно познакомиться, — хихикает Милли.

Ее голос высокий и нарочито детский. От этого у меня сводит живот, как и от того, как она стоит — сцепив руки за спиной и склонив голову набок.

— Итак, чем я могу тебе помочь? — спрашивает Кенвуд. — Полагаю, у тебя есть причина, чтобы срывать мою вечеринку и рыться в моем доме?

Мои глаза мечутся между Кенвудом и его помощницей. Они оба ухмыляются мне, прекрасно понимая, чему, как мне казалось, я была свидетелем, когда прервала их.

— Я… я…

— Выкладывай, — говорит Кенвуд. Затем, бросив лукавый взгляд на Милли, говорит: — Или проглатывай. Мне так больше нравится.

— Вы наняли кого-то, чтобы убить моего отца? — спрашиваю я.

Кенвуд фыркает.

— Думаешь, я нанял того снайпера?

Да. До тех пор, пока не увидела высокомерное выражение его лица. Теперь я уже не так уверена.

— Да… — говорю я нерешительно.

— Почему?

— Потому что Фонд свободы собрал всю эту информацию о ваших частных вечеринках. ФБР начало расследование. Вас чуть не арестовали…

Лицо Кенвуда мрачнеет. Ему не нравится, что я упоминаю об этом. Очевидно, что это ненавистное воспоминание для него.

— Но меня ведь не арестовали, не так ли? — шипит он.

— Нет, — говорю я, отказываясь отводить от него взгляд. — Но скоро, возможно, арестуют.

— Это он тебе сказал? — издевается Кенвуд. — Твой отец?

Я в замешательстве. Не понимаю, к чему он клонит.

— Да, — говорю я. — Он думает, что вы наиболее вероятный человек, желающий его смерти.

— С чего бы мне этого хотеть? — выплевывает Кенвуд. — Я выполнил свою часть сделки.

— Какой сделки?

Кенвуд смеется, поднимаясь с дивана. Я делаю шаг назад, теперь, когда он стоит.

Но Кенвуд не идет ко мне. Он подходит к барной стойке рядом с массивной картиной с изображением Александра Македонского верхом на коне и наливает себе напиток.

— Ты чего-нибудь хочешь? — спрашивает он меня.

— Нет.

Он наливает бурбон в стакан со льдом и взбалтывает его, прежде чем сделать глоток. Милли подбегает к нему. Он макает указательный палец в напиток, затем протягивает ей. Она слизывает алкоголь с его пальца, все время глядя на него снизу вверх, затем облизывает губы.

Кенвуд снова пронзает меня своим холодным взглядом.

— Мы с твоим отцом заключили сделку. Я назвал ему имена трех своих поставщиков и пару «друзей», которых был не прочь бросить под автобус. Взамен пропало видео, снятое его маленьким фондом на одной из моих вечеринок — которое, кстати, в любом случае было бы выброшено к чертовой матери в суде. Спас меня от скандала взамен на пару одноразовых дегенератов. На самом деле, — смеется Кенвуд, — арест Фила Бернуччи оказал мне услугу. Этот ублюдок пытался выманить права на экранизацию «Игры палача», которыми я владел следующие восемь лет, и он знал об этом. Смотреть, как он теряет свой пляжный домик в Малибу из-за оплаты услуг адвоката, было чертовски красиво.

Я недоверчиво качаю головой.

— Я тебе не верю.

Мой отец никогда бы не стал уничтожать улики такого преступления. Он создал Фонд свободы, чтобы остановить торговлю людьми. Чтобы остановить таких, как Кенвуд.

— Меня не волнует, во что ты веришь, глупая сука, — рявкает Кенвуд, выплескивая остатки своего напитка в горло.

В этот момент мужчина открывает картину с изображением Александра Македонского и входит в комнату. Это один из охранников Кенвуда.

Кенвуд ставит свой стакан рядом с красной кнопкой, встроенной в гладкую деревянную поверхность бара. Тревожная кнопка. Кенвуд нажал на нее, пока готовил себе напиток.

— Хватай ее, — небрежно говорит Кенвуд.

Я пытаюсь развернуться и убежать, но здоровенный охранник гораздо быстрее меня, особенно когда меня сковывает обтягивающее платье и высокие каблуки. Он хватает меня за руки, заламывая их за спину. Я кричу, когда он хватает меня, и охранник зажимает мне рот своей огромной ладонью. Я продолжаю кричать, извиваться и кусать его за руку, но он намного сильнее меня.

— Стой спокойно, или я сломаю тебе гребаную руку, — рычит он, заламывая мою руку за спину. Боль пронзает меня от локтя до плеча. Я перестаю извиваться.