— Звучит не очень хорошо.

— Согласен. Особенно то, что он как раз собирался побить твой однодневный рекорд в Мосуле.

— Думаешь, он соревнуется со мной?

— Ага, — говорит Неро, откидываясь на спинку компьютерного кресла и скрестив руки на груди. — Думаю, да.

— Покажи мне еще раз его послужной список, — говорю я.

Неро открывает его, и я просматриваю список заданий, пытаясь понять, были ли мы с Дюпоном когда-нибудь в одном и том же месте в одно и то же время. Может, мы встречались, а я этого не помню.

— Мы никогда не служили вместе, — бормочу я. — Но посмотри на это…

Я указываю на его последнее место дислокации.

— Он был в сорок восьмом два года назад.

— И? — говорит Неро.

— Это то же подразделение, что и у Рэйлана.

— Хорошо, — хмыкает Неро. — Позвони ему. Посмотрим, что он знает.

Я делаю это прямо здесь и сейчас, набирая свой последний контактный номер моего старого друга, надеясь, что он все еще правильный.

Телефон звонит и звонит, затем переключается на голосовую почту, без какого-либо подтверждения, что это номер Рэйлана.

Рискуя, я говорю:

— Лонг Шот(c англ. Long Shot — длинный выстрел), это я. Мне нужна твоя помощь. Позвони мне, как только сможешь.

Я вешаю трубку. Неро размышляет, все еще откинувшись на спинку стула. Он говорит:

— Если этот Кристиан узнает, что на самом деле произошло на кладбище, он также будет недоволен Мико.

— Это правда. Я позвоню Миколаю, чтобы предупредить его, — говорю я.

Я достаю из сумки жесткий диск Кенвуда.

— У меня есть для тебя другая работа, — говорю я. — Ты можешь его взломать?

— Возможно, — холодно отвечает Неро.

— Дай мне знать, что ты найдешь.

— А что насчет Дюпона? — говорит он.

Я смотрю на фотографию Кристиана Дюпона на экране — холодные голубые глаза. Пристальный взгляд.

— Мы не можем ждать, когда он устроит свой следующий насест, — говорю я. — Мы должны найти этого ублюдка и выманить его.

Когда я возвращаюсь в гостиничный номер, то надеюсь, что Генри работает над своим школьным заданием с Карли. Один.

Но мне не везет — родители сидят прямо рядом с ними в маленькой гостиной люкса, отец читает, а мать делает наброски в блокноте в кожаном переплете.

Они оба поднимают глаза, когда я вхожу в комнату, одетая в футболку с надписью «I Heart Chicago», спортивные шорты и шлепанцы.

— Где ты была? — спрашивает мама, приподняв брови. Она, очевидно, думает, что меня похитил туристический автобус и заставил осматривать достопримечательности все утро напролет.

Мой отец более подозрителен. Его взгляд скользит к босоножкам на высоком каблуке, которые я несу в руке. По крайней мере, у меня хватило ума выбросить порванное платье. Тем не менее, он знает, что такое аллея позора, когда видит меня.

Однако я не собираюсь играть в их игру. Я взрослый человек. Мне не нужно отчитываться, как раньше, когда у меня был комендантский час. Если я хочу гулять всю ночь напролет, это мое дело.

Игнорируя вопрос моей матери, я говорю:

— Карли, когда закончите с этим заданием, я собираюсь взять Генри на прогулку. Так что на оставшуюся часть дня у тебя выходной.

— Что ж, спасибо, — улыбается Карли. — Я видела суши-бар по дороге, который буквально звал меня по имени.

Она милая девушка — веснушчатая, дружелюбная, всегда готовая подстроиться под мой странный график. Она хорошо относится к Генри, и я буду вечно благодарна ей за это. Но, в конце концов, я ее босс, а не друг. Иногда я так скучаю по Серве, когда Карли рядом.

— А нам чем заняться? — размышляет мама. — Мы могли бы пойти в парк все вместе!

— Прости, — мягко говорю я ей. — Сегодня мне нужно побыть с Генри наедине.

— О, — говорит она. — Конечно.

— Впрочем, завтра мы могли бы пойти все вместе, — говорю я.

— Звучит идеально, — улыбается она.

Я иду в свою комнату, чтобы переодеться.

Мое сердце учащенно бьется. Я сотни раз представляла себе этот разговор, но он всегда был чисто теоретическим — когда-нибудь в далеком будущем. Сегодня этот день настал.

Генри уже одет. На нем баскетбольные шорты и футболка, кепка «Лейкерс» натянута поверх кудрей. Он ненавидит причесываться, поэтому при любой возможности вместо этого надевает кепку. Его одежда не совсем совпадает друг с другом, но достаточно близко — он становится лучше в выборе одежды.

Я не могу поверить, что у этого самостоятельного человека, которого я создала, уже есть свои предпочтения в цветах и узорах. Он терпеть не может синие джинсы и почти всегда носит шорты или джоггеры. Его ноги кажутся огромными в кроссовках. Мы уже носим одинаковый размер обуви.

От его вида у меня болит сердце. Мне нравится, как он сутулится, как он ходит, его маленькая сонная полуулыбка.

Вот, чего я не знала, когда у тебя появляются детьми: ты чувствуешь себя так, словно снова влюбляешься. Ты любишь все в этом маленьком человеке. Они становятся вам важнее, чем вы сами.

Я также не знала, что наличие Генри свяжет меня с Данте больше, чем что-либо еще. Каждый раз, когда я смотрю на своего сына, я вижу черты Данте — его рост. Его руки. Его темные глаза. Его интеллект. Я не сомневаюсь, что по мере взросления его голос будет становиться более глубоким, как у Данте.

Генри — величайший подарок, который я когда-либо получала. Он лучшее, что есть в моей жизни. И это Данте подарил его мне. Мы вместе создали этого мальчика — на мой взгляд, самого совершенного и прекрасного человека из когда-либо созданных.

Это чувство совершенно одностороннее — Данте даже не знает, что у нас есть общий сын. Но я буду всю жизнь благодарна ему за Генри.

У меня никогда не будет ребенка от другого мужчины. Я поняла это, как только Генри начал взрослеть. Я видела, каким он был красивым, сильным и решительным. Я испытала это странное чувство предназначения, что я создала самого невероятного сына на планете. Великолепие Генри — это доказательство того, что Данте и я были идеальной парой. Я никогда не смогла бы завести ребенка ни с кем другим.

Это безумные убеждения, я знаю. Но я ничего не могу поделать с тем, что я чувствую. Данте был для меня единственным. И неважно будем ли мы когда-нибудь снова вместе или нет, никто другой не займет его место.

Как я могу выразить это Генри в самой простой форме?

Он заслуживает того, чтобы знать своего отца. Он заслуживал того, чтобы знать его с самого начала. Я была не права, что позволила этому продолжаться так долго.

И все же, спустя столько времени, я не готова. Я не знаю, как ему все это объяснить. И мне чертовски страшно.

Я беру Генри с собой на набережную. Мы берем напрокат пару велосипедов и проезжаем несколько миль вдоль берега озера. Дорожка полна бегунов, пешеходов, велосипедистов, скейтбордистов, людей с самокатами, колясками и даже роликами.

Я позволяю Генри ехать впереди меня. Взятые напрокат велосипеды простые, трехскоростные, с широким рулем и сиденьем. Трудно угнаться за ним, когда он бешено крутит педали, ветер дует ему в лицо. Его кепка слетает с головы, и каким-то чудом мне удается протянуть руку и схватить ее прямо в воздухе. Генри улыбается мне в ответ, крича:

— Здорово, мам!

Когда я вижу впереди киоск с мороженым, я говорю ему остановиться. Мы заказываем мороженое в рожке, а затем устраиваемся на песке, чтобы съесть их. У меня со вкусом клубничного чизкейка. Генри заказал ванильное, как и всегда.

Генри облизывает свой рожок, который уже начинает таять. На улице не жарко, но солнечно.

— О чем ты хотела со мной поговорить? — спрашивает он.

— Как ты узнал, что я хотела с тобой поговорить?