— Она ушла от меня девять лет назад, потому что ее семья считала, что я недостаточно хорош для нее. Сомневаюсь, что они поменяли свое мнение.

— Почему? — говорит Риона. — Ты заслуженный ветеран. Успешный застройщик недвижимости. К тому же, ты только что спас жизнь ее отцу, черт возьми.

— Я все еще Галло, — говорю я.

Я не перестал сносить людям головы только потому, что вернулся домой из Ирака. Я все тот же гангстер, каким был девять лет назад. На самом деле, даже хуже. Тот факт, что наш законный бизнес вырос вместе с нашей преступной организацией… Сомневаюсь, что это произведет впечатление на Яфеу Соломона. Не то чтобы мне было не похуй, что он там думает.

— Думаю, тебе следует пойти, — повторяет Риона. — Чтобы больше ничего не начинать. Просто покончить с этим и поставить точку.

— Никто не ставит точки, снова открывая дверь.

— Они также не делают этого, дуясь, — огрызается Риона.

Ее терпение лопнуло — она перестала быть милой со мной.

— Я поеду туда через час, — говорит она. — И заберу тебя по дороге.

— Не беспокойся.

— Надень костюм. Симпатичный.

— У меня нет костюма, — вру я.

— Тогда приходи голым, — ухмыляется Риона. — Если это не произведет на нее впечатления, то уже ничего не произведет.

Я так нервничаю, готовясь, что у меня трясутся руки — почти так же сильно, как после того, как пуля того снайпера пролетела в считанных дюймах мимо головы моего отца.

Интересно, Данте действительно придет сегодня вечером?

Я не думаю, что он это сделает. Он определенно не выглядел очень заинтересованным, когда папа пригласил его.

Не думаю, что он хочет меня снова видеть. Он вообще не разговаривал со мной после стрельбы. Ну… он спросил, все ли у нас в порядке. Но мне кажется, что он спросил бы об этом любого совершенно незнакомого человека. Это ничего не значит.

Он спас жизнь моему отцу. Я думаю, что это тоже ничего не значило. Данте работал охранником — он просто делал свою работу.

Рыжеволосую женщину звали Риона Гриффин. Она сестра Каллума Гриффина, олдермена 43-го округа. Данте, должно быть, связан с их семьей. Вот почему он руководил этим мероприятием.

Они, видимо, встречаются. Это единственное объяснение, которое я могу придумать.

Прошло девять лет. Я должна была знать, что сейчас он в отношениях. Я удивлена, что он еще не женат. Такой мужчина, ходячий образец мужественности… Женщины, должно быть, преследуют его, куда бы он ни пошел.

Я сама это видела, когда мы встречались. Куда бы мы ни пошли, женщины не могли оторвать от него взгляд.

Каждая женщина хочет знать, каково это — быть с таким большим мужчиной. Когда тебя поднимают и бросают на кровать, словно ты легкая, как перышко. Когда смотришь на эти руки, в два раза больше твоих собственных… невозможно не думать о том, насколько большими должны быть те части его тела, которые ты не видишь…

Я уже знаю ответ на этот вопрос, и мой разум все еще лихорадочно работает.

Конечно, Данте был с другими женщинами с тех пор, как мы расстались.

У меня самой были другие парни. Но никто из них не шел с ним ни в какое сравнение.

Ужасно, когда первый мужчина, с которым ты переспала, сложен как греческий бог. Все, кто приходит после, кажутся слишком смертными.

Я встречалась с фотографами, дизайнерами, другими моделями. С израильским банкиром и мужчиной, который владел собственным островом на побережье Испании. Некоторые из них были добрыми, некоторые остроумными. Но ни один из них не был Данте.

Они были просто парнями.

Данте — мужчина. Тот, кто впервые сформировал мое представление о том, каким должен быть мужчина. Тот, кто первым заставил меня влюбиться. Кто лишил меня девственности. И кто подарил мне сына.

Остальные по сравнению с ним были едва знакомыми.

Когда я чувствовала малейший трепет к одному из этих мужчин, я спрашивала себя: «Это любовь? Могу ли я снова влюбиться?»

Затем я оглядывалась назад, на всю боль и страдания тех лет, на месяцы, когда Данте и я были вместе. Они сияли в моем сознании так же ярко, как алмазы. Как бы я ни старалась похоронить их в грязи последовавших за этим страданий, эти воспоминания все еще были здесь, такие же твердые и сверкающие, как всегда.

Я смотрю на себя в зеркало, гадая, что видел Данте, когда снова увидел мое лицо. Он думал, что я выгляжу по-другому? Старше? Печальнее?

Я была так чертовски молода, когда мы встретились.

Я начинаю краситься, быстро и яростно.

Не думаю, что он придет сегодня вечером, но если он придет, я собираюсь выглядеть как можно красивее. Я знаю, что он больше не хочет меня — наверное, он меня ненавидит. Но я не буду выглядеть жалкой.

Я слышу, как мама кричит в соседней комнате. Ну, не то чтобы кричит, но определенно говорит более взволнованным тоном, чем обычно. Она недовольна тем, что папа все еще идет на фуршет сегодня вечером.

— Кто-то только что пытался тебя убить! — кричит она. — Если это не оправдание для выходного, то я не знаю, что еще может быть оправданием!

Генри отрывает взгляд от своей приставки. Он лежит на моей кровати и играет в Cuphead.

— Кто-то действительно пытался убить дедушку? — спрашивает он меня.

Я знаю, что иногда ты должен лгать своим детям. Генри появился на свет с такой суматохой и секретностью, что у меня больше не было сил. С тех пор, как он был маленьким, я говорила ему правду почти обо всем.

— Да, — говорю я. — Кто-то выстрелил в него, когда он произносил свою речь.

— Кто?

— Я не знаю.

— Полиция поймала его?

— Пока нет.

— Хм, — говорит Генри, возвращаясь к игре.

Дети не понимают смерти. Они знают, что взрослые придают этому большое значение. Но для них это как видеоигра. Они думают, что всегда смогут вернуться, даже если им придется начинать уровень сначала.

— Бабушка снова останется со мной? — спрашивает Генри.

— Нет, — говорю я. — Она идет с нами. Но Карли останется здесь.

— Можно мне заказать доставку еды и напитков в номер?

— Да. Закажи себе курицу или лосося — не только картошку фри, на этот раз.

Генри смотрит на меня, ухмыляясь:

— Картошка — это овощ, знаешь.

— Я так не думаю.

— Тогда что же это такое?

— Эээм… может быть, корнеплод?

Генри вздыхает.

— Это картофель, мам. Картофель.

Я не могу понять, прикалывается ли он надо мной. У Генри странное чувство юмора, вероятно, из-за того, что он слишком много времени проводит со взрослыми и недостаточно с другими детьми. Кроме того, я почти уверена, что он умнее меня, поэтому я никогда не бываю полностью уверена, когда спорю с ним. Он всегда рассказывает странные вещи, которые только что прочитал в какой-нибудь книге. И когда я потом гуглю, он обычно оказывается прав.

Я запускаю пальцы в его мягкие кудри, целуя его в макушку. Он на мгновение протягивает руку, чтобы обнять меня, не отрывая внимания от своей игры.

— Увидимся через пару часов, — говорю я ему.

Я не планирую задерживаться на вечеринке. Я хочу сама уложить Генри в постель, когда вернусь в отель.

Мама уже одета, когда я выхожу в главную комнату. Она выглядит не очень счастливой.

— Не могу в это поверить, — говорит она, быстро обнимая меня. — Я сказала твоему отцу, что мы должны пропустить прием…

— Вечеринка будет в центре, где проводятся мероприятия, — говорю я ей. — Не на открытом воздухе.

— Даже если так…

— Мы идем, — властно говорит мой отец. — Ты можешь пойти с нами или нет, Элоиза.

Моя мать вздыхает, губы тонкие и бледные от напряжения.

— Я иду, — говорит она.

Мы берем такси и едем в центр мероприятий Heritage House. Как только мой отец выходит из машины, его окружает пресса и вспышки дюжины камер. Очевидно, новость о стрельбе распространилась. Люди выкрикивают ему вопросы со всех сторон.