— У вас есть идеи, кто мог хотеть убить вас, мистер Соломон?

— Это был первый раз, когда вы подверглись нападению?

— Это как-то связано с вашей кампанией в пользу Фонда свободы?

— Вы все еще будете продолжать свою коалицию?

— Есть ли какие-либо комментарии о стрелке?

Отец выпрямляется во весь рост, встав лицом к полукругу камер и микрофонов.

— У меня действительно есть комментарий, — говорит он. — Для человека, который стрелял в меня сегодня — ты потерпел неудачу. Я все еще стою. И даже если бы тебе удалось убить меня, мое дело никогда не умрет. Это глобальная коалиция, глобальное движение. Человечество решило, что мы больше не будем терпеть порабощение и жестокое обращение с нашими наиболее уязвимыми членами. Я никогда не перестану бороться за прекращение торговли людьми, как и мои союзники здесь, в Чикаго, и по всему миру.

Я не знаю, готовил ли он эту речь заранее или придумал ее на лету. Мой отец всегда произносит свои реплики с точностью профессора и пылом проповедника. Его глаза горят, и он выглядит как сила природы.

Мне это кажется ужасающим. По-моему, это звучит так, будто он насмехается над снайпером. Этот человек все еще разгуливает на свободе. Если ему заплатили за выполнение этой работы, он, вероятно, намерен попробовать еще раз. Мне не нравится стоять здесь, на ступеньках, открытой и незащищенной.

Я чувствую облегчение, когда папа заканчивает свое заявление для прессы, и мы все можем войти внутрь.

Heritage House совсем не похож на дом — он больше похож на гигантский отремонтированный амбар со стенами, обшитыми кедровыми панелями, железными люстрами, гирляндами и панорамными окнами, выходящими в сад. Он простой и живописный, намного красивее, чем обычный бальный зал отеля.

Группа тоже не обычный струнный квартет. Она состоит из блондинки в белом хлопчатобумажном платье и ковбойских сапогах, с акустической гитарой, висящей на шее, и трех мужчин, играющих на бас-гитаре, скрипке и банджо. Их музыка совсем не банальная — она довольно приятная. У девушки низкий голос, сначала хриплый, а затем высокий, чистый, как колокольчик.

Официанты разносят подносы с шампанским и шипучим лимонадом с полосатыми трубочками. Я понимаю, что почти не ела весь день. Умираю с голоду. Я направляюсь к буфету, радуясь, что там настоящая еда, а не просто канапе. Начинаю наполнять тарелку виноградом, клубникой и креветками, в то время как беременная женщина рядом со мной делает то же самое.

Когда мы одновременно тянемся за сэндвичем с курицей и салатом, она поворачивается ко мне и говорит:

— О, привет еще раз!

Я тупо смотрю на нее, сбитая с толку тем, насколько знакомой она выглядит. Затем я понимаю, что сегодня утром мы вместе были на сцене — только она сидела с противоположной стороны, так что я только мельком видела ее.

— Ты жена Каллума Гриффина, — говорю я.

Женщина смеется — громко и заразительно.

— Ты не узнаешь меня, Симона? Это из-за живота?

Она поворачивается боком, чтобы показать мне свой беременный животик во весь великолепный профиль.

Я смотрю на ее лицо — эти ярко-серые глаза на фоне загорелой кожи и широкой белозубой улыбки.

— Аида! — ахаю я.

— Верно, — ухмыляется она.

Она была таким тощим, диким, почти одичавшим ребенком. Я не могу связать образ, который сложился у меня в голове — ободранные колени, спутанные волосы, грязная мальчишеская одежда — с очаровательной женщиной, стоящей передо мной.

— Ты такая красивая! — говорю я, прежде чем успеваю остановиться.

Аида только сильнее смеется. Кажется, она думает, что это лучшая шутка в мире.

— Держу пари, ты этого не предвидела! — говорит она. — Никто не думал, что я вырасту такой горячей, когда бегала вокруг, как Маугли, терроризируя соседских детей. Одним летом я даже ни разу не надевала обувь и не чистила зубы.

Я хочу обнять ее. Мне всегда нравились Аида и Себастьян, и даже Неро. Энцо тоже был добр ко мне. Все они были добры — больше, чем я того заслуживала.

— Я читала твое интервью в журнале Vanity Fair, — говорит Аида. — Проверяла, не выразишь ли ты мне респект, но увы…

— Боже, я ненавижу это делать, — качаю я головой.

— Самая высокооплачиваемая модель 2019 года, — говорит Аида. — Я следила за тобой.

Я чувствую, что краснею. Мне никогда особо не нравилась сторона «славы» в модельном бизнесе. К счастью, топ-модели далеко не так известны, как актеры или музыканты. Или их не так уж легко узнать без профессиональных макияжей и укладок. Так что большую часть времени я все еще могу передвигаться анонимно.

— Кто номер один в этом году? — дразнит меня Аида. — Ты ненавидишь ее до глубины души?

— Я правда не обращаю внимания ни на что из этого, — качаю я головой. — Я имею в виду, что благодарна за работу, но…

— О, да ладно, — говорит Аида. — Мне нужны грязные подробности. Кто хороший, а кто полное дерьмо? Кто спит друг с другом, о ком я бы никогда не догадалась?

Не могу поверить, насколько Аиде удалось сохранить эту дикую энергию, которая была у нее в детстве. Она такая оживленная и игривая. У нее есть вся жизнерадостность мира, в то время как у меня, кажется, нет больше ни капли.

Я пытаюсь подыграть, придумать что-нибудь, что могло бы ее позабавить.

— Ну, — говорю я. — Был один фотограф…

Прежде чем я успеваю продолжить, к нам присоединяется Каллум Гриффин.

— Извините, что у нас не было возможности познакомиться должным образом раньше, — говорит он, пожимая мне руку.

— Да, — говорит ему Аида притворно-напыщенным тоном. — Как же небрежно с твоей стороны не представиться под обстрелы пуль, любовь моя.

— Вижу, вы познакомились с моей женой, — говорит Каллум. Видно, что он привык к поддразниваниям Аиды.

— На самом деле мы давно знакомы, — говорит Аида.

— Правда? — Каллум приподнимает густую темную бровь.

— Да. Ты и понятия не имел, что я дружу с самой великолепной женщиной в мире, не так ли? — смеется Аида.

— Я женат на самой великолепной женщине в мире, — говорит Каллум, улыбаясь ей.

— О боже мой! — Аида сжимает его руку сквозь пиджак. — Ну что за очаровашка. Неудивительно, что тебя продолжают избирать на разные должности.

— Спасибо, что пришли сегодня на митинг, — говорит мне Каллум. — Это благое дело.

— Да, спасибо, Симона, — торжественно говорит Аида. — Знаю, что большинство людей выступают за торговлю детьми, но не ты. Ты категорически против этого, и я это уважаю.

— Да, — говорю я, стараясь не рассмеяться. Аида ничуть не изменилась. Возможно, она выросла, чтобы выглядеть как жена политика, но ее беззаботное сердце осталось таким же.

Снова взглянув на живот Аиды, я говорю:

— Поздравляю вас. Вы знаете, кто у вас будет?

— Мальчик, — с гордостью говорит Каллум. Я думаю, что он бы гордился в любом случае, но я была с Данте достаточно долго, чтобы знать, что значит сын для этих династических семей.

— Это замечательно! Я… — я прерываю себя на полуслове. Не раздумывая, я собиралась сказать, что у меня тоже есть сын.

— Что? — спрашивает Аида. Ее проницательные серые глаза изучают мое лицо. Я слишком хорошо помню, какая она умная и проницательная.

— Я просто хотела сказать, как я рада за тебя. Я уверена, что твоя… семья, должно быть, так взволнована.

Это первый раз, когда я упоминаю Данте, пусть и косвенно.

Аида по-прежнему внимательно смотрит на меня, слегка склонив голову набок.

— Так и есть, — мягко говорит она. — Все они.

Зная любопытство Аиды, я удивлена, что она еще не спросила меня о Данте. Ее сдержанность, вероятно, не является хорошим знаком. Это значит, что она знает, что между нами все еще не все в порядке.

— О, — говорит Каллум. — А вот и Ри.

Я прослеживаю его взгляд и вижу Риону Гриффин, входящую в комнату, одетую в потрясающее кобальтовое платье. Платье скромное, с длинными рукавами, но оно идеально облегает ее фигуру. Этот насыщенный синий цвет на фоне ее кремовой кожи и ярких волос гораздо привлекательнее, чем любое количество обнаженной плоти.