Я отвечаю ей:

Мы должны перестать прятаться.

Наступает долгая пауза, во время которой я вижу, как она начинает печатать, затем останавливается, затем начинает снова.

Наконец она отвечает:

Я знаю. Я тоже это ненавижу.

Я хмурюсь, быстро печатая:

Тогда расскажи им обо мне.

Еще одна долгая пауза. Наконец она отвечает,

Я хочу. Но боюсь.

Я понимаю ее позицию. Я знаю, как важна для нее семья. Я знаю, что она процветает благодаря их одобрению, их принятию.

Я это понимаю, потому что моя семья тоже важна для меня. Они — такая же часть меня, как рост или цвет глаз.

Для Симоны это, вероятно, сильнее. Когда вы постоянно переезжаете, ваша семья — это единственная постоянная. Они — центр вашего мира. Я сочувствую ее положению.

На самом деле, я даже понимаю, что чувствуют ее родители. Симона — тепличная орхидея, редкая и красивая, обрезанная и защищенная. Все это время ее старательно растили, чтобы она могла быть украшением своей семьи. Из-за болезни сестры ее родители возложили все свои надежды и мечты на Симону.

Симона никогда не предназначалась для меня. Они, наверное, думали, что найдут ей в пару какого-нибудь герцога или графа, черт возьми. Она, конечно, достаточно великолепна. Не говоря уже о начитанности, красноречии и хороших манерах.

А тут я. Противоположность тому, чего они хотели бы во всех отношениях. Симона — это витражное окно, а я — каменная горгулья за пределами собора.

Среднее образование. Судимость. У моей семьи есть деньги и власть, но не из тех источников. Имя Галло такое же темное, как наши волосы.

Ничто из этого не останется незамеченным для отца Симоны. Как только она расскажет ему обо мне, он заставит своих людей работать, выкапывая каждый скелет, который я закопал — фигурально выражаясь, я надеюсь. Хотя это можно было бы сделать и буквально.

Опасно ставить себя под его прицел.

И я планирую сделать гораздо больше, чем просто привлечь его внимание. Я собираюсь стать его врагом — потенциальным похитителем его маленькой девочки.

Я не хуже Симоны знаю, что Яфеу Соломон этого не примет. Ни на секунду.

Но другого выхода нет.

Нет, если я хочу быть с ней по-настоящему, навсегда.

Поэтому я беру свой телефон и отправляю ей сообщение:

Больше никаких пряток. Я хочу встретиться с ними.

Я жду ее ответа, во рту у меня пересохло, а челюсть напряглась.

Наконец, она отвечает:

Я расскажу им сегодня вечером.

Я кладу телефон, испустив долгий вздох.

Надеюсь, я не совершаю большой ошибки.

Папа говорит мне встретиться с ним в «Стелле», чтобы мы могли поужинать с Винченцо Бьянки, главой одной из других итальянских семей. Его сын попал в беду, сев за руль пьяным с двумя шестнадцатилетними девочками в своей машине. Он съехал с дороги в Калумет-Хайтс, и одна из девушек вылетела через лобовое стекло. Бьянки пытается уберечь своего сына от тюрьмы.

— Все из-за этого гребаного окружного прокурора, — говорит Бьянки, набивая рот равиоли. — Он здесь на гребаной охоте на ведьм. Мой Боско — хороший мальчик. Ни разу в жизни не попадал в беду. И только потому, что это его второе вождение в нетрезвом виде…

Боско не «хороший мальчик». На самом деле, он кусок дерьма. Тридцать два года, разваливает бизнес своего отца, разъезжает обдолбанный по городу с малолетками на пассажирском сиденье. Нам всем было бы лучше, если бы прокурор запер его и выбросил ключ, прежде чем Боско еще больше натравит на нас остальных.

Но поскольку отец является Доном, он должен сделать все возможное, чтобы помочь Бьянки, независимо от того, заслуживает он этого или нет.

— У меня есть кое-какие связи с офисом окружного прокурора, — говорит папа. — Но ты должен понять, Винченцо, он может отсидеть какое-то время за это. Если бы мы смогли добраться туда первыми — посадить одну из девушек за руль… нехорошо, что копы нашли его в машине. Они сделали тест на наркотики и алкотестер…

— К черту тест на наркотики! Боско не употребляет никаких гребаных наркотиков.

— Может быть, мы сможем сделать так, что какие-то улики пропадут, — говорит папа. — Всегда найдется какой-нибудь коп, готовый «потерять» документы за пару штук.

Папа смотрит на меня, помешивая вино в бокале.

Вот тут-то я и должен был вмешаться с предложениями или как-то подбодрить Бьянки. Дать ему знать, что мы поможем ему с обычными угрозами, взятками, запугиванием свидетелей…

Однако я не обращаю внимания. Я рассеян, взволнован. Думаю о Симоне. Интересно, она уже рассказала своему отцу обо мне? Может, она этого не хочет. Может быть, она меня стесняется. Моя грудь горит при этой мысли — горит от стыда и гнева.

— Что ты думаешь, Данте? — подталкивает меня папа.

— Девушка мертва? — резко говорю я.

— Что? — говорит Бьянки с оскорбленным видом.

— Девушка, которая вылетела через лобовое стекло. Она мертва?

— Она в коме, — ворчит Бьянки. — Я бы на твоем месте отключил розетку и перекрыл кислород. Зачем держать гребаный овощ подключенным вот так?

— Ты должен быть рад, что ее родители не разделяют твоего мнения. Иначе Боско предъявили бы обвинение в убийстве.

Отец бросает на меня предупреждающий взгляд.

— Ее родителям следовало бы оставить свою дочь дома, — усмехается Бьянки. — Ты бы видел, как она была одета. Как десятидолларовая шлюха.

Мои кулаки сжаты, как два камня под столом. Я хочу врезать Бьянки прямо в челюсть. Он гребаный лицемер, ведущий себя как отец года, когда его собственный сын стоит меньше, чем плевок на тротуар.

Это именно та грязная работа, на которую семья Симоны смотрела бы свысока. Прямо в этот момент я именно то, что они презирают.

Я отодвигаюсь от стола, прежде чем скажу что-нибудь, о чем потом пожалею.

— Я пойду найду Неро, — говорю я.

Удаляясь, я слышу, как папа улаживает дела с Бьянки.

— Мы позаботимся об этом, Винченцо. Не волнуйся.

Я возвращаюсь на кухню и киваю Залевски, поляку, который владеет этим рестораном.

— Ты идешь на игру? — спрашивает он меня.

— Неро играет?

Он кивает.

— Тогда пойду.

Я толкаю узкую дверь, которая, похоже, ведет в кладовку. Вместо этого она уступает место крутой темной лестнице, которая спускается в недра здания.

Здесь Залевски проводит нелегальную игру в покер.

Это не самая крупная или модная игра в городе, но у нее самый большой кэш. В то время как рингеры и гриндеры любят играть в более крупные игры, где они, по крайней мере, могут обчистить пару фишей на фишки, лучшие из лучших играют в игру Залевски. Выигрываешь там — значит, сможешь победить где угодно.

Я предполагаю, что это то, на что Неро копил свои деньги, когда я отдал ему его долю после работы с бронированными грузовиками. Он думает, что сможет победить Сибирь, русского рингера.

Его называют Сибирью, потому что он всегда делает кулер — раздача, которая убивает твою раздачу, даже если ты сыграл идеально.

И действительно, когда я подхожу к тусклому, прокуренному столу, я вижу Сибирь, сидящего на одном конце, в окружении двух товарищей из Братвы, а затем Неро, сидящего напротив со здоровенной стопкой фишек перед ним. Остальные три игрока — Матадор, Экшн Джек и Мэгги Рот.

— Эй, Данте! — кричит Мэгги, как только видит меня. — Где ты был, большой мальчик? Я не видел тебя целый месяц!

Неро бросает на меня взгляд, его серые глаза вспыхивают, прежде чем он снова переводит их на свою стопку фишек. Я вижу, как он пересчитывает свою стопку и стопку Сибири, что занимает у него всего две секунды. Мой брат гениален, как бы мне не хотелось этого признавать. Но он также безрассуден и стремится сделать себе имя. Мне не нравится, что он играет, особенно против Сибири, который настолько холоден и лишен чувства юмора, что и следует из его имени.