Я кладу контракт в карман, и его глаза поднимаются к моим.

— У нас сделка, — напоминаю я ему.

— Сексуальная зависимость — вы вообще уверены в этом? — спрашивает он. — Это серьезное обвинение, которое требует доказательств.

— Она ходит к секс-терапевту, — говорю я ему, — и не то чтобы это твоё дело, но она нанимала мужчин-проститутов, так что да — у нее была, чертова проблема.

— Была? В прошедшем времени?

— Мы работаем над этим.

Он издаёт низкий смешок, от которого у меня холодеют кости.

— Ты позволял своей девушке трахаться с другими мужчинами?

Он качает головой, и я практически слышу его мысли: это не может быть, мой сын-слабак. Он встает, чтобы налить себе ещё выпить. Обычно я не замечаю, как часто он наливает, но это, должно быть, уже третий или четвертый раз — количество, от которого большинство людей было бы уже в хлам. Но он функциональный алкоголик. Двадцать четыре на семь пьяный. Никто не может понять. Это видно по его жесткому взгляду, готовому в любой момент злобно оскалиться. Он просто плывёт на волне, край его жизни затерт наждачной бумагой.

И я знаю, что если бы я сделал один глоток, я был бы точно таким же. Может быть, все было бы не так плохо. Я не агрессивен, но иногда бываю враждебным. Могу сделать так, чтобы этого не произошло. Я буду спокоен.

У меня внезапно возникает желание поднять бокал и попросить спиртного. Мне будет плохо, напоминаю я себе. Это буквально единственный аргумент, который я могу сейчас придумать.

Я пытаюсь сосредоточиться на глазах отца, а не на стакане в его руке.

— Я не позволял ей ни с кем трахаться, когда мы были вместе. Мы начали встречаться только семь месяцев назад.

Я быстро объясняю про наши фальшивые отношения, проклиная себя за то, что все стало настолько сложным, что мне приходится раскрывать и это.

Мой отец ещё не сел.

— Ты вел себя так, будто вы вместе только для того, чтобы я не отправил тебя в военную академию?

— Да, — говорю я. — Ты был готов отправить меня, не так ли?

Я проебался и устроил вандализм в доме какого-то парня за то, что он приставал к Лили. Он послал ей по почте мертвого кролика после того, как его девушка узнала, что он трахал другую девушку, и он обвинил в этом Лили, хотя сам был ублюдком-изменником.

В ответ я облил его дверь свиной кровью. Это была одна из моих самых креативных работ. И я был чертовски пьян. Честно говоря, я почти ничего не помню об этом деле. Но я могу вспомнить всё, что было потом — как отец схватил меня за шею и кричал мне в лицо. Что ты получил от этого, Лорен? Тебе стало легче? Тебе нравится быть таким больным ублюдком? 

Мой отец был готов выгнать меня из дома после того, как я запятнал его имя грязью. Я был дегенератом, плохим мальчиком, который перешел бы в другую школу только для того, чтобы поиздеваться над кем-нибудь. Меня отстранили от занятий. Я был глупым ребенком, который хотел заставить Лили чувствовать себя лучше — хотел изменить каждую ужасную, гребаную вещь. Но я просто не знал как.

Мой отец хотел гордиться мной, но я не давал ему повода для гордости.

— Может, я бы и отправил тебя, — говорит он, кидая лёд в виски. — Я тогда был зол как чёрт. Твои отношения с ней были единственной искупительной вещью. Так что может быть.

Я киваю. Да, именно поэтому он позволил мне остаться. Может быть, он бы скучал по мне. Но он никогда в этом не признается.

— Так если вы двое на самом деле не были вместе, то какого черта эти звуки доносились из твоей комнаты?

Я хмурюсь, и тут меня осеняет осознание. Я зарываю лицо в ладони, потрясённый.

— Ты слышал её?

— Ты не один жил здесь, — огрызается он, — и вы двое были громкими.

Нет. Она была громкой.

— Не то чтобы я пыталась слушать. Поверь мне.

Какой же пиздец. Я потираю переносицу, так сильно желая проснуться. Проснись, блядь. 

Он, наконец, садится в кресле.

— Только не говори мне, что ты позволял ей трахнать кого-то другого в твоей постели.

Я опускаю руку и хмурюсь.

— Давай проясним кое-что — тебе запрещено говорить о том, что она с кем-то трахалась. Ни со мной, ни с кем-то другим, ни с кем. Понял?

Он закатывает глаза.

— Ты только что сказал мне, что она сексуально зависима...

— Мне похер, — холодно говорю я. — Она всё ещё моя девушка. Она всё ещё Лили. И мне совсем не комфортно говорить об этом с тобой.

— Может, она просто шлюха, — говорит мой отец, явно игнорируя меня. — Ты когда-нибудь думал об этом?

Я мог бы ударить его. Думаю, что мог бы. Но я этого не делаю. Я использую свои слова, как он меня учил.

— Я скажу это один раз, а потом ты больше никогда не будешь называть её так. И мы больше не будем это обсуждать, — я встаю. — У нее проблема. Она плачет во сне, потому что не может перестать думать об этом. Я держу её в своих, чертовым объятиях, пытаясь заставить её остановиться. Секс — её наркотик, — я показываю на свою грудь, мои руки дрожат. — Я понимаю. Я, блядь, понимаю, и ты тоже должен, если хоть на минуту задумаешься, как сильно ты полагаешься на это, — я показываю на его стакан, и он застывает. — И если кто и является шлюхой, так это ты.

Он приводил в дом и выводил из него достаточно женщин, чтобы я мог легко получить какой-нибудь комплекс. Моя грудь сильно вздымается и опускается, когда я заканчиваю говорить.

Его голос значительно смягчается.

— Это все равно не объясняет того, что я слышал в твоей спальне. Если вы двое не были вместе...

Я гримасничаю. Он все ещё об этом?

— Я позволял ей мастурбировать в моей постели.

Его глаза расширяются, и он открывает рот, чтобы заговорить. Я прерываю его.

— Ни за что, — огрызнулась я. — Ты не можешь задавать никаких вопросов об этом. Наши отношения — даже самые пиздецовые — это между нами. Это не имеет никакого отношения к данной ситуации.

Это ложь, но я не собираюсь обсуждать это дерьмо со своим отцом, независимо от того, сложны ли наши собственные отношения.

Он поджимает губы, а затем делает глоток из своего бокала.

— Если таблоиды узнают... — начинаю я, но теперь его очередь прервать меня.

— Если Лили попадёт в таблоиды, то её назовут именами, которые тебе не нравятся.

— А как же Fizzle?

— Пострадает, а поскольку ты связан с ней, то и Hale Co, — он поднимается со стула.

— Давайте найдём этого ублюдка.

.

ЧАСТЬ

ВТОРАЯ

.

«У всех у нас есть секреты: те, которые храним мы, и те, которые хранят от нас»

— Питер Паркер, Удивительный Человек-Паук

22. Лили Кэллоуэй

.

Я ненавижу летать.

Не типа летать, как Супермен. А летать на самолете — в металлической трубе в воздухе.

Добавьте сюда мой страх высоты и перспективу долгого нахождения в маленьком замкнутом пространстве, и я начинаю немного волноваться. Мне нужна опция, чтобы я могла рвануть в комнату и зарыться под одеяло, спрятаться от всех и убежать в свое убежище.

Уединение, это мой хлеб с маслом (помимо порно).

И теперь, когда я на пути к выздоровлению, я даже не могу вступить в клуб «Вы» (слэнг для группы людей, занимающейся сексом в самолетах). Я уже должна быть в престижном клане любителей секса во время полета. То, что мне отказывают, в очередной раз усугубляет мое состояние и усиливает и без того невыносимую сексуальную неудовлетворённость.

У Ло дела обстоят не намного лучше. Раньше он любил летать из-за мини-бутылок водки. Сейчас он выглядит так, будто кто-то украл его любимую игрушку.

Единственный плюс в том, что мы летим на весенние каникулы в какое-то интересное место. Поначалу я не хотела никуда лететь. Путешествие на вечеринку во время самой дикой недели в году казалось мне зоной бедствия для выздоравливающего алкоголика, но Ло практически заставил меня уступить. Он сказал, что хочет проверить себя, и лучшего места, чем Канкун, не найти — ещё и с Райком в придачу. Потому что все мы знаем, что его сводный брат встал бы перед автобусом, прежде чем позволить Ло выпить.