Затем телефон Лили завибрировал на тумбочке. Она была в душе, поэтому я взял его. С неизвестного номера пришло сообщение. В голове стучало слово. Шлюха. Как будто кто-то ударил меня по ребрам, и перед тем, как зайти в ванную, чтобы поговорить с ней, у меня возник внезапный порыв проверить другие её сообщения.

Семьдесят пять штук.

Именно столько раз она получала сообщения с оскорблениями — одни красочнее других. Я не расстроился, что она не рассказала мне о них. Но теперь она не может расстраиваться, что я разговариваю с отцом. Это уже зашло слишком далеко. И у меня нет вариантов. У моего отца в мизинце правой руки больше силы, чем у меня во всем теле. И если это то, что нужно, чтобы обеспечить безопасность Лили, то так тому и быть.

Я проезжаю ворота и паркую машину на круговой подъездной дорожке. Мне требуется мгновение, чтобы набраться храбрости и позвонить в дверь. Я слышу звон, который разносится по всему дому.

Через пару минут дверь распахивается, и я ожидаю, что по другую сторону будет стоять персонал, который проведёт меня к отцу. Может быть, помощник Джонатана. Может быть, сторож, который иногда заходит в дом.

Но мой отец сделал невозможное и открыл свою собственную дверь. Его властная поза заполняет проём, почти побуждая меня сделать шаг вниз по каменной лестнице и опустить ноги на тротуар в знак поражения. Каким-то образом я стою на ногах.

У него напряженное выражение лица, глаза потемнели от выпивки, а душа почернела от ненависти. Я сосредотачиваюсь на морщинках у его глаз, обветренных с тех пор, как я видел его в последний раз. Мне кажется, что в этот момент я должен испытывать внезапную необоримую неприязнь к этому человеку. Он наплевал на меня, когда я попросил о помощи. Он забрал мой трастовый фонд, когда я сказал ему, что еду на реабилитацию. Он лгал мне двадцать один год.

Мои эмоции переплетаются, и все же горечь — это далеко не то, что я чувствую. Жалость ближе к поверхности. Я понимаю, что мог бы стать им. Черт, я всё ещё могу пойти в этом направлении и остаться один в особняке, упиваясь своими проблемами и прогоняя в голове разные «могло бы быть» с «сейчас». Как бы мне ни хотелось в это верить, он — это я, без Лили. Без Райка или Коннора. Он — мое будущее, если я снова начну пить.

Я ничего не говорю, отчасти потому, что он должен провести меня внутрь без моих просьб. Он не может притворяться, что никогда не посылал все эти сообщения о том, что хочет встретиться или пообедать. Он хочет меня видеть, даже если он отрицает это, даже если он едва отодвинулся на сантиметр от двери.

— Ты на моем чёртовом пороге, — наконец говорит он. — Не хочешь объяснить, почему, или ты ждешь приглашения?

Я сдерживаю напряженный вздох.

— Я хотел поговорить.

Думаю, может быть, он скажет что-нибудь резкое типа перезвонить мне было бы достаточно. Но он толкает дверь дальше и входит в дом, щеголяя своим угольным костюмом. Я следую за ним, закрывая за собой дверь, и направляюсь по длинному коридору к внешнему дворику.

Дом кажется другим. Я вырос здесь. Бегал по коридорам и скользил по натертому паркету, чуть не сломав руку. И все же, когда я здесь в трезвом и ясном состоянии, все эти воспоминания кажутся темными и туманными.

На каменном патио я сажусь за черный железный стол с видом на небольшой пруд, который раскинулся на акрах земли. Две утки плавают в мутной воде, избегая плавающих рядом с ними кувшинок. Мой отец смешивает себе напиток в баре из черного гранита, стаканы звенят друг о друга в знакомой мелодии.

Я закрываю глаза, прислушиваясь к благоговейным звукам: щебету птиц, журчанию фонтана, звону ветряных колокольчиков. Иногда мне кажется, что часть меня откололась. Я знаю, что в трезвом состоянии я уже не тот человек, каким был, когда пил. Но что если та часть меня, которая изменилась, была частью моей души — хорошей частью? Или, может быть, я просто придумываю оправдания, чтобы снова выпить? В этом-то и проблема, не так ли? Решать, что правильно, а что нет в моей голове. Я все время чувствую себя таким запутавшимся.

Я открываю глаза как раз в тот момент, когда мой отец подходит ко мне с двумя пустыми стаканами и бутылкой темной жидкости. Он ставит передо мной хрустальный бокал, и я сосредотачиваюсь на его медленных движениях.

Поддавшись импульсу, я кладу руку прямо поверх бокала, прежде чем он успевает налить в него что-нибудь. Мое сердце громко стучит в груди.

Его глаза темнеют.

— Значит, теперь ты не можешь даже выпить, чёрт возьми, со мной?

Мое горло словно налилось свинцом, но мне удается подобрать слова.

— Меня от этого тошнит. Я на лекарствах.

Слава Богу, я принял таблетку сегодня утром.

Его челюсть крепко сжимается, и он смиряется, наливает себе стакан и опускается в кресло напротив моего. Я убираю руку с хрусталя и переворачиваю его.

— Ты здесь из-за денег? — спрашивает он, сразу переходя к делу.

Я смотрю на стол и собираюсь с мыслями. Зачем я здесь? Для двух вещей, ни одна из которых не связана с финансами или их отсутствием.

Он все равно продолжает молчать, и я позволяю ему.

— Я знаю, что сказал перед тем, как ты ушёл...

— Правда? — огрызаюсь я.

— Да, Лорен. И, возможно, если бы ты дал мне немного времени, чтобы все обдумать, все могло бы сложиться, чёрт возьми, по-другому.

Не совсем понимаю, что он имеет в виду. Я бы не поехал на реабилитацию? Имел бы с ним отношения? Он просто забрал мой трастовый фонд из импульса? Но если бы это было правдой, он бы дал мне денег, когда я вернулся в Филадельфию. Он бы приложил больше усилий, чтобы все исправить.

Мои глаза сужаются глядя на стол в глубокой задумчивости. Он действительно пытался позвонить мне. Он протягивал руку помощи. Это я закрылся от него — потому что Райк сказал мне так сделать. Он сказал, что я не должен больше открывать эту дверь, но, возможно, он был неправ. Может быть, мой отец был прав все это время.

Он отхлебывает из бокала и выпивает содержимое одним глотком.

У меня пересохло в горле.

— Ты мой сын, — говорит он решительно, — и я не позволю тебе бороться, только потому что ты принимаешь плохие решения.

— Реабилитация не была плохим решением.

— Это была пустая трата гребаного времени, — опровергает он. — Распитие алкоголя — не проблема, и ты сделаешь это снова. Не обманывай себя.

Прежде чем я открыл рот, чтобы ответить, он говорит: — Но это уже не важно.

Он достает чековую книжку.

— Я хочу помочь тебе снова встать на ноги.

— Мне не нужны твои деньги, — говорю я, хотя знаю, что это глупое решение.

Потому что, действительно, что я собираюсь делать? Я не могу продолжать жить на наследство Лили. Рано или поздно мне придется понять, в чем я хорош, и зарабатывать на жизнь, не приползая к отцу за деньгами.

— Сейчас не время начинать скромничать, — говорит он мне. — Ты не можешь пытаться быть трезвым и одновременно работать.

— А что, по-твоему, делают нормальные люди? Не у всех есть богатые родители, на которых можно положиться.

— У тебя есть, — говорит он. — И почему, черт возьми, ты думаешь, я так много работаю?

— Тебе больше нечем заняться.

Он хмурится.

— Я делаю это для того, чтобы тебе не пришлось так бороться. Так что перестань быть, чертовым идиотом и возьми эти чертовы деньги.

Я верю ему, хотя Райк, вероятно, сказал бы мне, что я не должен — что Джонатан Хэйл проводит часы в своем офисе, потому что он несчастен и одинок и ему нравится все богатство, которое он может позволить себе купить.

К этому чеку также прилагается условие. Я буду ему чем-то обязан. Именно поэтому он в первую очередь забрал мой трастовый фонд. Он не просто хочет, чтобы я снова поступил в колледж. Он хочет иметь власть над моей жизнью, чтобы указывать мне, что делать, чтобы сделать из меня сына, о котором он всегда мечтал. Но я просто большое, гребанное разочарование.

— Я здесь не для этого, — говорю я, чувствуя тяжесть в груди.