2 Но ты спросишь, почему я все пишу и пишу про любовь И в устах моих вот эта немужественная книга? Мне напели ее не Каллиопа и не Аполлон: Вдохновение мое – от красавицы. Если бегают по лире пальцы, белые, как слоновая кость, Мы любуемся этим делом — Как проворны эти пальцы. Если волосы сбились на лоб, Если выступает она в косском блеске и в пурпурных туфельках — Вот и тема; а если глаза ее в дремоте — Вот и новый предмет для сочинителя. Если, скинув рубашку, она забавляется со мною — Это стоит нескольких Илиад. И чего бы она ни говорила и ни делала, Мы сплетем бескрайние сплетни из ничего. Вот какой мне выпал жребий, и если бы Я и мог, Меценат, обрядить героя в латы, то не стал бы, И не стал бы звякать о титанах, ни об Оссе, вздыбленной на Олимп, Ни о гатях через Пелион, Ни о древнепочтенных Фивах, ни о славе Гомера над Пергамом, Ни о Ксерксе с двудонной державой, ни о Реме с царской его роднею, Ни о карфагенских достойнейших фигурах, Ни о копях в Уэльсе, и какая прибыль от них у Мара. Да, деянья Цезаря – это вещь… но лишь как фон, Обошелся же без них Каллимах, Без Тесея, без ада, без Ахилла, любимчика богов, И без Иксиона, без Менетиевых сыновей, без Арго и без гроба Юпитера и титанов. Вот я и не трепещу нутром на все эти Цезаревы «О!» И на голос флейты фригийских предков. Ветры – моряку, пахарю – волы, Воину – считать раны, а овцепасу – агнцев; Нам же в узкой кровати – не до битв: Каждому свое место и на каждый день свое дело. 3 Умереть от любви – благородно; прожить год без рогов на лбу – это честь. А она еще ругается на девиц легкого поведения И корит Гомера, что Елена ведет себя невоспитанно. VI Когда смерть смежит наши веки, Мы отправимся, голые до костей, На одном плоту, победитель и побежденный, Через Ахеронт – Марий и Югурта одним этапом. Цезарь строит план против Индии, По его указке потекут и Евфрат, и Тигр, На Тибете – римские полицейские, У парфян – наши статуи и римская религия; И общий плот через дымный Ахеронт, Марий и Югурта – вместе. На моих похоронах не быть свите с ларами и масками предков, Не взревет моя пустота из труб, Ни Атталова мне ложа, ни надушенных саванов — Маленькое шествие за маленьким человеком. Довольно, что я захвачу три книги, — Этот дар Персефоне чего-то стоит. Моя голая грудь в рубцах — Вы за нею, вы вскликнете мое имя, вы исправно Поцелуете меня в губы в последний раз Над сирийским ониксом, уже разбитым. «Ныне праздный прах, Прежде был он невольник страсти». Припишите к этой эпитафии: «Смерть, зачем ты пришла так поздно?» Вы поплачете о минувшем друге — Так уж водится: Кого нет, о том и забота С той поры, как пропорот Идалийский Адонис и Киферея вопила, раскинув волосы на бегу, — Понапрасну, Кинфия, понапрасну Звать теней: наши кости не щедры на слова. VII Как я счастлив, ночь, ослепительная ночь, И постель, блаженная от долгих услад, И болтовня при свете, И борьба, когда свет унесли, И раскинутая туника, и голые груди, А когда я задремал, она губками Мне раскрыла веки и сказала: «Соня!» Объятья не столько ладов, сколько сплетений рук, Столько поцелуев, повисающих на губах, — «Не пускай Венеру вслепую: Взгляд – поводырь любви, Парис взял Елену нагою с Менелаева ложа, Голым был Эндимион, светлый искуситель Дианы», — Так, по крайней мере, говорят. Наши судьбы сплелись – так накормим глаза любовью, Ибо будет последний день и долгая ночь. Пускай же никакой День не сможет развязать божьи узы. Глуп, кто ставит край любовному безумию, Ибо раньше солнце на вороных конях Прянет в небо, ячмень родит пшеницу, Реки хлынут к истокам, рыбы станут Плавать по суху, Чем положится мера для любви. Наливайся, плод жизни, покуда так! С сухих венков осыпаются лепестки, из сухих стеблей плетут корзины — Так вдохнем же сегодня любовный вдох — завтра судьбы захлопнутся, и кончено. Ты целуешь без конца, а все мало. Не болеть мне о других – я по смерть — Кинфиин. Если быть таким ночам – то долго мне жить. Если быть им многим – то я сам бог: До поры до времени. VIII Господин Юпитер, помилуй несчастную, Ибо лишняя смерть украсит твой счет: Время летнее, воздух спекся, Задыхается земля под палящим Псом, Но не это главное, А то, что она не чтит всех богов: Ведь такие упущения в былое время Сокрушительны бывали для юных дам И их кухонные обеты были писаны вилами по воздуху и воде. Что ли Венера озлобилась на соперницу И исполнилась зависти картинная краса? Или обошла ты Юнону Пеласгийскую? Или охулила Палладин зрак? Или это я сам тебя сглазил бесконечными комплиментами? Вот и приходит в стольких бедах замкнуть бурную жизнь Кроткий час последнего дня. Ио мыкалась, мыча, много лет, А теперь, как богиня, пьет из Нила. Ино, чокнутая, бежала из Фив. Андромеда брошена была чудищу, но чин чином вышла за Персея. Каллисто в медвежьей шкуре бродила по аркадским выгонам, А на звездах ее был черный покров. И когда подойдут твои сроки, подступит твой час покоя, Вдруг самой тебе станет смерть в угоду, И ты скажешь: «Рок мой тот же, Чудно тот же, что у Семелы», И поверишь, и она поверит по опыту, И средь всех меонийских красавиц в славе слóва Ни одна не воссядет выше, ни одна не оспорит твое первенство. Вот теперь сноси свою долю бестрепетно, Или злой Юпитер оттянет твой смертный день — Чтоб Юнона не почуяла. Старый блудень! Или, может, явись моя молоденькая — И самой Юноне каюк? Так ли, сяк ли, а быть заварушке на Олимпе. |
