Смолк аккомпанемент на цитрах;

Жженый лавр валялся в золе;

Месяц все еще силился сойти с неба, —

Но все слышалось совье зловещее «угу».

На одном челне, паруса в лазурь,

     Наши судьбы плывут по мглистому Аверну.

Мои слезы – за нас двоих.

Если выживет она – буду жить,

     А умрет – отойду ей вслед.

Зевс могучий, помилуй ее, не то

     Она сядет под покрывалом у ног твоих

     И начнет перечислять свои беды.

Персефона и Дит, Дит, смилуйтесь!

Ведь и так в аду достаточно женщин,

     И красавиц больше чем достаточно:

Пасифая, Тиро, Иопа, полноценные ахеянки,

И из Трои, и из Кампании, —

Смерть на всех точит зуб, Аверн зарится на всех;

Красота кратка, и богатство минет;

Скорая ли, нет ли, а смерть медлит лишь до поры.

Светик мой, свет очей моих,

     Ты избегнула великой опасности,

Так вернись же к пляскам Дианы и воздай подобающие дары:

Заплати по обету ночными бдениями Диане, богине дев,

И меня не оставь без платы:

Ты мне обещала десять ночей вдвоем.

Светик мой, свет очей моих, поздно-поздно ночью

Я бродил пьяный, ни раба под рукой,

Как вдруг выбежала мне навстречу группка маленьких мальчиков;

          Я не знал их,

Я боялся их численного превосходства,

А из них одни были с факелами, другие с луками,

Остальные стали меня вязать, и все были голые,

А один предавался сладострастию.

«Распаленная женщина отдала его нам в угоду», —

Так сказал он – и петлю мне на шею.

А другой: «Свинец ему в глотку! Гони его, гони!»

Третий перебил: «Он не чтит нас за богов!» —

«Где он был, когда она ждала того мерзавца

В новом сидонском колпаке, со сверхаравийскими духами?

У нее едва глядели глаза —

     Запишите это за счет его! Прочь!»

Мы уже подходили к ее дому,

     И они еще раз рванули меня за плащ.

Было утро, и я хотел посмотреть, одна ли она у себя,

И она была одна и в постели.

               Я опешил.

Никогда не была Кинфия так хороша —

     Ни даже в пурпурной тунике.

Такова она явилась мне, чуть очнувшемуся, —

Ты заметишь: в чистой форме есть ценность.

«Ранний ты дозорщик любовницам!

И ты думаешь, твои привычки – по мне?»

     Постель – без признака сладострастной встречи,

     Без следов второго лежателя.

А она продолжала:

     «Ни один инкуб на меня не налегал,

     Хотя духи и ославлены блудом.

     А сегодня мне нужно во храм Весты…»

                    и так далее.

С тех пор не было мне сладких ночей.

Злые дела твоего легкомыслия! Много их, много.

Я повис здесь пугалом для любовников.

Бежать? Идиот! Бежать некуда.

     Если хочешь – беги в Ранавс, – и желанье тебе вослед,

Хоть ты вздыбься на позолоченном Пегасе,

Хоть имей пернатые Персеевы сандалии,

Чтоб разрезать воздух и взмыть, —

На больших Гермесовых тропах нет тебе убежища.

Над тобой – Амор: Любовь – гонитель любящих, вес на вольной шее.

Ты бежишь из наших глаз – не из города,

Ты способна лишь к пустым на меня умыслам,

Ты лениво растягиваешь сеть, уже привычную мне.

Но опять новый слух поражает мне слух.

Слухи о тебе – по всему городу, и ни единого доброго.

«Злым языкам не верь.

     Красота мишень клевете.

Это пробовано всеми красавицами».

     «Твою славу не испятнает яд».

«Феб свидетель, твои руки чисты».

Чужеземный любовник сокрушил Еленино царство,

     А она, живая, приведена домой;

Кифереянка пала от Марсовой похоти,

     Но царит в высокочтимых небесах…

Ах, довольно, клянусь росистыми гротами, —

Этих Муз на мшистых кряжах, на скатах скал,

Этих хитрых любовностей Зевса в оны дни,

И жженых Семел, и блуждающей Ио.

О, как мчалась птица от троянских гребцов,

И как Ида спала с пастухом между овцами.

     Все равно бежать некуда,

Ни к Гирканскому взморью, ни на поиск Эойских прибрежий.

Все простится за одну лишь ночь твоих игр —

А ты идешь по Священной дороге с павлиньим хвостом вместо веера.

Кто же, кто же еще найдется, чтоб доверить другу подругу?

Любовь пересекается с верностью.

Даже боги ведь позорили родичей.

Каждый хочет яблока себе одному.

Люди милые и согласные невоздержностью втягиваются в поединки.

На правах гостеприимства пришел к Менелаю троянец и прелюбодей.

А еще была Колхида, и Ясон, и та колхидянка,

И вообще, Линкей, ты был пьян.

Как ты вынес такую неразборчивость?

     Да, она не страдала верностью.

Но проткнуть мечом себе брюхо, но издохнуть, глотнув травы,

Было бы, мой мальчик, предпочтительнее, —

Мой Линкей, напарник жизни, сердца, монет,

Только не постели, только не постели. Здесь мне не надо

     Ни твоей, ни Юпитеровой помощи.

А ты еще пишешь про Гераклов бой с Ахелоем,

Про коней Адраста, про игры по Ахенору

И никак не бросишь копировать Эсхила, —

Ты окрошка из Антимаха, а думаешь, что Гомер.

     А девчонке нет дела до богов —

Ни одна из них не ищет начал Вселенной,

Ни расписания лунных затмений,

     Ни останется ли что-то от нас,

Когда мы переедем зыби ада,

     Ни о предопределеньи громов,

Ни еще о чем-нибудь важном.

На Актийских болотах Вергилий—главный полицеймейстер Феба.

     Он пишет перечень Цезаревым кораблям,

Он дрожит по Илионским браням,

     Потрясает троянским клинком Энея

И бросает полчища на Лавинийские берега.

Прочь с дороги, римские авторы, потеснитесь, греки,

Ибо в работе нечто побольше Илиады

     (И притом по монаршему указу).

Потеснитесь, греки!

А ты тянешься за ним «в сень фригийских сосен:

     Тирсис и Дафнис с долблеными тростниками,

И как десять соблазнов портят девушек —

     За козленка, за доеное вымя, за дешевые яблоки

Они рады продать свою бедную любовь.

Тирсис, верно, пел таких же стерв,

     Коридон искушал Алексида,

И селяне, лежа в жите после этого, усталые,

     Слышали хвалу от кротких гамадриад».

Ну, давай же по Аскрейским прописям, старинным, почтенным,

                    вордсвортовским:

«Плоскому полю – колосья, холмам – виноградные лозы».

Посмотри на меня, я не богат,

Я не генеральского рода,

Триумфы мои – меж девиц неопределенного свойства,

Мой талант прославлен у них в застольях,

     Мне подносят вчерашние венки,

И бог разит меня замертво.

     Как ученая дрессированная черепаха,

Я бы делал стихи в твоем духе, но лишь по ее приказу,

Когда муж ее будет взывать о смягчении приговора, —

     И даже этот позор не привлечет обильных читателей

Ни ученою, ни усильною страстью,

Потому что с высот благородства не текут ручьи.

Нужен отзвук, отзвук и звучность… как у гуся.

Варрон, страстный в любви к Левкадии,

Пел Ясоново плаванье, —

Это – песнь для пергамента! Похабник Катулл —

О Лесбии, знаменитой громче Елены;

И на крашеных страницах Кальва

     Кальв оплакивает Квинтилию;

И вот только что Галл воспел Ликориду —

     Ах, прекрасная Ликорида! —

И загробные воды омыли его рану.

А теперь певец Кинфии, Проперций, становится с ними в ряд.