II Я воочию возлежал под сенью, Геликон мне был как подушка, И сочился след Беллерофонтова коня. Альба! к твоим царям и державе, воздвигнутой с толиким усердием, Воззывает моя лира с толиким же усердием. И мой маленький рот будет булькать в больших потоках, Из которых пил оный Энний, воссев до меня. Я примерился к братьям Куриям, я сделал зарубки На Горациевом дроте у книжных полок Кв. Г. Ф.: О державной Эмили с достопамятным челном, О победной медленности Фабия и о том, что вышло при Каннах, И о ларах, бегущих от очага, и о Ганнибале, И о Риме под защитой гусей, – обо всем я спел. Но взглянул на меня Феб с Кастальского древа И сказал: «Дурак! На кой тебе этот ручей? Кто заказывал тебе книгу о героях? Нечего Тебе думать, Проперций, о такой репутации. Маленьким лугам – маленькие колеса. А страничкам твоим – путь в постель к девице, Поджидающей любовника. Не сбейся с цели! Не потонет корма с твоим гением: оставь чужим веслам Воду и чужим колесам арену. В толпе не лучше, чем в море». Так сказав, он смычком указал мне место: Виноградные оргии, глиняные Силены С тростником внутри для крепости, тегейский Пан, Кифереины птички, их пунические клювы, красные от горгонских вод, Девять девок с девяти сторон с приношеньем ей в нетвердых руках, — Вот моя свита и рампа. Венера, по локти в розах, Обвила Вакхов тирс плющом, напрягла мои струны в песне, А одна из Муз, обиженно глянув, — Каллиопа – сказала: «Твое дело – белые лебеди! Ни божьи кони не ринут тебя к битве, Ни глашатай не вструбит к тебе в классический рог, Ни Марс не кликнет тебе в Эонийской чаще, Ни там, где римляне рушат германское добро, Ни где Рейн течет варварской кровью и влечет тела израненных свевов. Нет: любовники в венках перед чьими-то дверьми, И ночные псы, и следы пьяных драк — Вот твои образы: твое дело — Очаровывать юных затворниц и язвить суровых стариков». Так сказала госпожа Каллиопа, Сполоснувши руки в ручье, а потом для бодрости Брызнув мне в лицо обмывками косского Филета. III Полночь, и письмо от моей госпожи: Быть к ней в Тибур: мигом! «Розовые пальцы встали в небо над башнями, В плоский пруд впадает с всхолмий куцая Анио». Что мне делать? ввериться ли неверной Тьме, где каждый разбойник меня прищучит? Но промедлить по этой уважительной опаске — Значит: слезы и попреки хуже разбоя, Значит: я же виноват, и не меньше Чем на целый год: ее руки ко мне безжалостны. Нет богов, не жалостливых к влюбленным в полночь, На скрийской дороге! Кто случится влюблен, ступай хоть в Скифию, Никакому варварству не хватит духа ему во вред. Свечкой ему – луна, а звезды осветят выбоины, Все дороги ему спокойны во всякий час: Кто, зловредный, прольет чистую кровь ухаживателя? Поводырша ему – Киприда. Пусть разбойники нападут на след – умереть не жалко: Ведь она придет к могиле с ладаном и венками, Ведь она воссядет статуей у костра. С божьей помощью прах мой ляжет не в людном Месте, где толкутся прохожие толпы, От которых гробам влюбленных всего похабней. Пусть лесной заказник прикроет меня листвою, Или холмик, или не значащийся в описях песок, — Только бы не эпитафия на большой дороге. IV. Разномыслие с Лигдамом Лигдам, скажи мне правду: что ты слышал о нашей верной красавице? — И пускай недешевое ярмо госпожи станет тебе сносней, Потому что изжога мне от дутых твоих любезностей И морока от вздора, в который не поверю ни в жизнь. Ни один вестник не приходит ни с чем и поэтому осторожничает: Долгий разговор – словно крепкий дом. К черту это все, расскажи мне толком и сначала: Вот – я развесил уши. Что? она рыдала, раскинув волосы? Ты видел? Слезы рекою? И ты, Лигдам, Видел ее распростертой на постели? не с зеркальцем, Не в браслетах на белых ручках, не в золоте, Вся закутавшись в скорбное покрывало, Писчие принадлежности – под крышкой в ногах постели, Скорбь во всем доме, и горестные служанки Горестны оттого, что она им рассказала свой сон? Посредине постели – под вуалью, А в глазницах – непросыхающие платки, А на наши нежные упреки – сварливый крик. И за эти вести ты ждешь от меня награды, Лигдам? Долгий рассказ – словно крепкий дом. А соперница? «Не изящными завлекла манерами, А варя приворотные травы, вертя камбалу колесом, Жаря дутых жаб, и змеиные кости, и перья линялых сов, И опутывая в могильные лоскутья. Пауков ей в постель! Пусть любовники храпят ей над ухом! Пусть подагра Скрючит ноги ей! И он хочет, чтоб я спала одна? И он ждет сказать над моим гробом гадости?» Кто же, год промучась, поверит этому! V 1 Пора вымести Геликон, вывести пастись эмафийских коней, Сделать перекличку римским вождям, А не хватит сил – пусть похвалят волю: «В столь великом деле и попытка хороша». Ветхий век пел Венеру, а новый – битвы; Так и я допою красавицу и начну про войну: Выволоку ладью на песок и затяну напев величавее — Муза уж готова подсказать мне новый гамбит. Ввысь, душа, от низких попевок! Облекись в своевременную мощь! Шире рот, державные Пиериды! Таков уж спрос. Вот: «Евфрат отвергает покров парфян и просит прощенья у Красса», — Вот: «Я вижу, Индия клонит шею в твоем триумфе», — И так далее, Август. «Девственная Аравия потрясена до пустынных стойбищ», Если кто еще прячется от твоей десницы в дальний берег – так это до поры. Я – вослед тебе в битвенный лагерь, и меня прославят за песни О делах твоей кавалерии. Лишь бы судьбы меня оберегли. |
