Оглушающий вопль буквально всколыхивает дымящуюся тьму – и поляна вмиг очищается от дыма.

Изабелла с глухим стоном рвется в моих руках. Но я специально разворачиваю ее так и прижимаю к себе так сильно, чтобы она ничего не видела.

Тени кружатся вокруг земляного пятна, припадают к нему, принюхиваются, выпускают полупрозрачные щупальца, которыми исследуют невидимую преграду, внутри которой калачиком свернулась маленькая девочка – лакомая добыча.

Г’рах Тара бьет сильнейшая судорога. Все еще тело будто рвется на части. Руки и ноги живут собственной жизнью, намереваясь оторваться от ненавистного им тела. На губах шамана появляется белая пена, но из горла продолжают доносится хриплые отрывистые не то крики, не то стоны. И каждый крик, каждый стон заставляет тени пригибаться все ниже, заставляет их съеживаться.

Громче крик. Еще громче.

Пена на подбородке шамана приобретает алый оттенок.

Еще громче.

Вопль, от которого хочется закрыться и о котором не хочется помнить, потому что так не может и не должен кричать человек.

Тишина.

Дымная завеса вокруг поляны перестает двигаться, замирает.

Чувствую, как бешено бьется сердце Изабеллы, как катятся по ее щекам слезы. Чувствую, как пульсируют собственные виски, как сильно упала температура. Вижу, с каким нежеланием вырывается изо рта холодное дыхание.

Вздох – и тени, сжавшиеся до размера кулака, бросаются на добычу. Их больше ничто не сдерживает.

Темнота.

Глава тридцать шестая: Изабелла

Это даже не ужас – это такая паника, с которой я просто не в силах бороться. Понимала, что ничего приятного тут не увижу, но думала, что справлюсь. Но не справилась. Это слишком страшно для меня. Потому что когда спиной чувствую приближение чего-то очень злого и страшного, то единственное мое желание – схватить Амелию и бежать. Или хотя бы быть рядом с ней. Обнять, прижать к себе, сказать, что все будет хорошо.

А будет ли?

Анвиль загораживает собой весь мир, не позволяет мне ни дернуться, ни даже видеть, что происходит. И в этот момент я даже… почти ненавижу его. Потому что если он и верит шаману, то я – нет. Не до такой степени, чтобы доверить ему свою дочь.

И я реву, как белуга, и рвусь в объятиях мужа, но это все равно, что пытаться подвинуть гору. Он слишком силен. Ох уж эти драконы!

А потом все стихает.

Потом наваливается такая темнота, что я вижу даже лица Анвиля, который неожиданно ослабляет объятия.

— Замри, - говорит он и исчезает.

А я даже не понимаю, что делать. Но инстинктивно выставляю руки перед собой и разворачиваюсь. Где-то там должен быть земляной круг, где-то там должна быть моя несчастная девочка. Делаю шаг, оступаюсь, шиплю от боли в вывернутой лодыжке, но иду дальше.

В стороне вспыхивает свет одинокого факела – это Анвиль.

— Никогда не слушает, - качает головой.

Зато теперь я вижу Амелию. Дочка лежит там же, где я видела ее в последний раз, но что-то изменилось, что-то не так.

Бегом к ней. На боль в ноге вообще плевать.

Падаю на колени, притягиваю Амелию к себе – и вижу, как с нее слетают мельчайшие частички пыли. Нет, не пыли – пепла.

Анвиль подходит вплотную, с силой втыкает в землю факел. Еще один в его руке. Опускается на корточки и прикладывает пальцы к сонной артерии Амелии. А я, дура, настолько не в себе, что даже не сделала этого.

Едва заметный выдох облегчения и прикрытые глаза мужа – больше всех слов в мире.

Живая, конечно, живая! Что я, глупая курица, надумала себе тут?!

— Она проспит до утра, - говорит Анвиль и смотрит на меня. Потом аккуратно приподнимает ей волосы сзади, там, где я обнаружила проклятую метку – пусто, ничего, ни малейшего следа. – Если хочешь что-то мне сказать – говори. Сейчас или когда вернемся в замок.

А я не могу говорить, я могу только реветь. Обнимаю Амелию, притягиваю к себе Анвиля – и реву. Размазня размазней, ни силы духа, ни стойкости перед трудностями. Будь проклята вся эта магия и все эти маги! Я лучше еще сто раз буду умирать и возрождаться в собственных кошмарах, чем еще хоть раз почувствую себя абсолютно беспомощной, когда моему ребенку плохо.

Почему у меня нет магических сил?

Почему я не могу стать огромным сильным драконом и заслонить ее собой?

Все это очень несправедливо!

Анвиль поднимается и проходит к шаману. Тот лежит, точно сломанная тряпичная игрушка. Мой дракон проверяет пульс на него шее.

— Живой? – спрашиваю я – и едва слышу собственный осипший голос.

— Да. Но проваляется без сознания ни один день.

— Это нормально? Так каждый раз?

— Обычно, он способен уйти на своих ногах. Но бывало и такое. Слишком голодные духи, он должен был их удержать.

— Зачем он их звал? В них… - пытаюсь подобрать правильные слова, - в них было какое-то зло. Не знаю, как объяснить точнее. Я правда очень испугалась.

— И я не смогу объяснить, - пожимает плечами Анвиль. – Теней привлекает магия. В Амелии была магия, оставленная Магистром. Тени поглощают магию. Но при этом убивают и ее носителя. Чтобы этого не случилось, теней нужно лишить большей части сил, тогда они уничтожат источник магии, но не затронут его носителя. Задача шамана – позвать теней, направить их, удержать и лишить сил, а потом высвободить.

Получается, если бы Г’рах Тар где-то ошибся, то все закончилось бы…

Нет-нет-нет, никаких предположений. Все закончилось хорошо!

Анвиль снова подходит к нам, наклоняется и берет Амелию на руки. Я инстинктивно было хочу снова прижать ее к себе, но одумываюсь – позволяю мужу забрать дочку. Наверное, во мне слишком глубоко сидит какое-то странное и очень противное недоверие ко всеми вокруг. И мне это очень не нравится. Понятное дело, что поводов начать подозревать всех и каждого было предостаточно. Но уж точно нельзя этого делать. Тем более нельзя сомневаться в Анвиле. Можно сомневаться в себе, но только не в нем.

Поднимаюсь следом.

— Прости меня, - нахожу в себе силы произнести то, что вертится на языке, но так сложно от себя отторгнуть. – Я трусиха. И дура.

Знаю, что нельзя так говорить, нельзя постоянно извиняться. Но если я и правда постоянно вытворяю какую-то дичь?

— Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь верить мне, - говорит Анвиль.

И я понимаю, что пусть он и скрывает, но мое недоверие и чуть ли не истерика если не обидели его, то уж точно расстроили.

Ладно, мы и об этом поговорим. Обязательно поговорим. Просто я слишком боюсь за Амелию. И он обязательно это поймет. Потому что я ни за что не прощу себе, если вдруг сделаю что-то, что навредит дочке. Понимаю, что моментами это может быть чем-то вроде гиперопеки, но так и причина к тому имеется совершенно определенная.

И все же мне действительно стыдно.

Анвиль выносит Амелию на открытое пространство, туда, где нас терпеливо дожидаются воины. Просит меня немного подождать и с одним из варваров возвращается в лесок, чтобы забрать бесчувственное тело шамана. Хорошо, что уже основательно стемнело - и наше возвращение мало кто замечает. Стража и так в курсе, а случайных ротозеев я лично не вижу. Впрочем, я вообще не показатель - всю дорогу прижимаю к себе дочку, которую предварительно укутала в теплый плащ, который, к слову, всучил мне Анвиль - и снова чувствую укол совести, потому что дракон предусмотрел даже такую мелочь.

В замке ведем себя как мыши. По возможности, разумеется. Никаких приказов, никаких вызовов прислуги. Анвиль заносит Амелию в ее комнату, а я подготавливаю отрезы чистой ткани и холодную воду, набираю немного душистой мази - вытяжку из местных хвойных. Пока добрались, у дочки подскочила температура - не критично сильно, но заметно.

— Останься с ней, - говорит Адвиль.

— Пожалуйста, не обижайся, - мне даже подумать больно, что сказала что-то не то. А ведь сказала. И даже не в словах дело - в моем поведении.

Он смотрит на меня так, точно я заявила, что с сегодняшнего дня буду питаться только зелеными гусеницами. Причем исключительно лохматыми.