— Ну и тошнотик, — подмечаю неодобрительно.

— Да просто нет аппетита. Перенервничала, наверное, — тихо произносит, елозя ложкой в борще.

— Успокаивайся. Никто из них тебя не тронет. Поняла меня? — голосом демонстрирую максимум уверенности. И она верит. Кивает.

— Те двое… Почему они пошли против Каримова? — наконец задает вопрос, мучивший ее с того самого момента, как она увидела их в зале.

— Потому что у них не было выбора.

Либо продолжать медленно подыхать в подвале дома, находящегося в непроходимом лесу, либо решиться на сотрудничество и обойтись малой кровью.

Парни предпочли второе. Запели в суде так, что Каримов охерел…

— А Руслан? Почему он в инвалидном кресле?

— Только не говори, что тебе жалко эту мразь, — презрительно фыркаю.

— И все-таки… Что с ним?

— Воспаление хитрости, — пожимаю плечом.

— Вы так считаете?

— Травмы, которые в пылу ярости нанес ему Ян, я про побои, — делаю на этом акцент, — были достаточно серьезными. Недаром обвинение давило на то, что сын собирался забить его до смерти.… Но, Дарин, сейчас в инвалидном кресле Руслан не нуждается, поверь. Уже даже кости все срослись, не то, что кишки…

Морщится, забирая грязную посуду.

— Цирк, да и только, — встаю, чтобы сварить нам кофе.

— Его ведь не посадят в тюрьму, да? Они будут оспаривать решение суда?

— Будут, но он по итогу все равно сядет, поверь.

— Что-нибудь придумают, откупятся, — предполагает, рассуждая вслух.

— Вряд ли что-то изменится. Слишком много людей пострадало по вине этого ублюдка.

— А как вам удалось их разыскать? — интересуется, не скрывая удивления и восторга.

— Секрет фирмы. Ты же сама признала, что я — крутой адвокат, — горделиво выпячиваю грудь.

— Признала…

— Даже отрок с тобой в этом вопросе согласится. Печально, что сам он не возжелал последовать моему примеру.

— Не получилось задавить авторитетом? — принимается мыть посуду вручную, хотя на кухне есть рабочая посудомоечная машина.

Хозяйка, блин, ни дать, ни взять.

— У Яна были все шансы построить успешную карьеру в сфере юриспруденции, но в последний момент он вдруг решил сменить учебное заведение. Теперь мне ясно почему, — сверлю ее обвиняющим взором.

— Не во мне причина. Просто у него душа к юрфаку не лежит, — на полном серьезе заявляет она. — Он у вас человек творческий.

— Тю… На одном творчестве далеко не уедешь и капусты не срубишь.

— Деньги — далеко не главное, — спорит, вытирая ладони о вафельное полотенце.

Держите меня семеро. Такие женщины еще водятся в нашем меркантильном мире?

— Ян очень талантливый. Жаль, что вы не придаете этому значения.

— Мужик должен иметь достойную профессию.

— Есть множество таких, в которых он мог бы применить свой талант.

— Ерунда, — раздраженно отмахиваюсь. — Вам-то, бабам, такая хрень кажется дико романтичной. Ты, кстати, если не лень, разбери бардак в его мастерской.

— Не уверена, что хочу, — отчего-то упрямится и краснеет.

— А чего нет? — нахожу ее реакцию довольно забавной.

— Вряд ли это — хорошая идея, — произносит она уклончиво.

Ай-да Ян! Гаденыш… Видать с искусства начали, а постелью закончили. Ее пылающие щеки тому подтверждение.

— Как вообще тебя угораздило связаться с моим мерзавцем? — подпираю подбородок ладонью. — Что привлекло? Внешние данные, то бишь мои гены, в расчет не берем.

— Не знаю, — разглядывает пол под ногами. — В нем удивительно сочетаются несочетаемые вещи. Вот только восхищение в секунду может смениться острым разочарованием.

— И чем восхищалась? — любопытничаю совсем уж по-бабски.

— Независимостью. Прямолинейностью. Смелостью, — принимается петь дифирамбы.

— Это не смелость, а бравада, замешанная на вседозволенности и гипертрофированной уверенности в себе, — фыркаю насмешливо.

Она вдруг вскидывает на меня взгляд, от которого, клянусь, самые настоящие мурашки по телу разбегаются.

— Ваш сын, невзирая на пережитый в детстве кошмар, бросился в огонь спасать мальчика. Это, по-вашему, не смелость?

Что еще за чушь?

— Это было в Питере, во время прогулки нашей группы по Невскому проспекту. Квартира полыхала, ребенок был дома один. Если бы Ян не вытащил его оттуда, выбравшись в окно…

В памяти всплывают брошенные в пьяном бреду слова:

«Ты должен был спасти ее, чертов кусок дерьма. Хоть что-то стоящее мог сделать в своей жизни!»

— Господи, да вы представьте, как страшно ему было? Страшно снова не успеть.

Перед глазами стоит картинка двенадцатилетней давности. Восьмилетний Ян сидит на снегу. Стискивает бездыханное тело Алисы и просит ее вернуться.

Потираю виски, сжимаю челюсти до скрежета зубов.

— Вот видите… Что вообще вы знаете о нем? О его жизни?

Реагирую не сразу. И не так, как надо бы.

— Я знаю достаточно. Я был в курсе всего. Думаешь, не горжусь его победами в спорте, в учебе?

Немыслимо.

Это что сейчас происходит? Оправдываюсь?

— Это все не то… Я о том, что творилось у него вот здесь, — прикладывает ладонь к груди.

Между нами повисает напряженная пауза.

Крыть мне нечем.

Где-то там, глубоко внутри, на секунду восстала из пепла совесть.

— Я вот рискнула туда пробраться, но обожглась. Инициатива не всегда уместна и, как говорят, наказуема… — первой прерывает затянувшееся молчание.

— Скажи, Дарин, твое отношение к моему сыну изменилось, после того, как ты узнала некоторые… подробности его биографии?

— Нет, — ни секунды не раздумывает над ответом.

— Тогда что происходит?

— Дело не в его душевной болезни…

— Я, кстати, отнес ему твои книжки. Те, которые ты напрасно таскала в СИЗО.

— Уже неважно.

Не слепой. Еще как важно, причем для обоих.

— Отпрыск доволен, просил передать спасибо и страстный поцелуй. Иди сюда, передавать буду, — тяну к ней свои загребущие лапы, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

— Игорь Владимирович! — пищит, уворачиваясь. — Лжете и не краснеете. Я отлично знаю Яна и поведение, которое вы описываете, для него нетипично.

Перегнул похоже. Раскусила.

— Торкает его от тебя не по-детски, — взъерошиваю волосы на ее макушке. — По-моему, это очевидно.

— По-моему, все его действия говорят об обратном, — начинает злиться.

— Много ты понимаешь, глупая. Навестишь его? Я договорюсь с врачом.

— Нет, — решительно противится она. — Я к нему больше ни ногой. Конец значит конец, и давайте не будем обсуждать это.

Конец. Уж не мой ли придурок из лучших побуждений так решил?

— Видела бы ты его бритую голову, — не могу не поделиться.

— Это шутка? — моментом меняется в лице.

— Вот и я говорю, дебилоид. На уголовника не канает, но выглядит это странно. Я привык уже к его патлам, а тут нате, здрасьте.

Неопределенно ведет плечом и вскидывает бровь. Небось даже представить подобного не может. Ян Кучерян и без кудрей. Моветон.

— У тебя ко мне был разговор, — напоминаю, разливая кофе по чашкам. — Сядь.

— Это касается одной женщины, которую поместили в наш центр, — взволнованно вздыхает.

— Ты про этот ваш дом престарелых? — шарюсь на полках в поисках пиалы с конфетами. Сам их не жру, но девчонка вроде как любит сладости.

— Да.

— Выкладывай.

— Филатова Мария Сергеевна — наш новый постоялец и бабушка моего преподавателя. Еще до новогодних праздников он увидел меня в центре и попросил повнимательнее за ней приглядывать.

— За бабло? — прищуриваюсь.

— Деньги предлагал, но я отказалась.

— И почему я не удивлен, — бормочу, усмехнувшись.

— Мне за мою работу платят зарплату и в чужих деньгах я не нуждаюсь, — тоном дюже правильной училки поясняет она.

— Похвально…

— Так вот, Денис Андреевич… он… Мы… — стопорится как заевшая кассета.

— Говори уже как есть, — вижу, что по какой-то причине жмется.