— Приехали, — комментирует, цокнув языком.

Как не стараюсь сдержаться, а все равно не получается. Глухо реву, закусив зубами подушку.

— Дарин…

Почему же так больно? И вот вроде умом понимаю, что веду себя глупо, но ничего поделать не могу.

— Когда мы встречались… Тоже с кем-то еще спал? — выталкиваю из себя силой.

— Ты думай, что несешь!

— А что? Спор подразумевает ограничения? — уточняю язвительно.

— Дура!

— Угу. Ааай… — пищу, когда он резко дергает меня за плечо назад и забирается сверху, подминая под себя.

Тяжелый. Взбешенный. Слишком близко.

— Слезь, — требую, запаниковав.

— Не было никакого спора с моей стороны, — фиксирует ладонями лицо. Так, чтобы не могла отвернуться и смотрела только на него.

— Неправда! — кричу гневно.

— Правда, Арсеньева, клянусь. Я сразу отказался. Еще в свой день рождения, когда Беркут заявил о том, что следующей жертвой должна стать именно ты.

— Я тебе не верю, — закусываю губу, дабы не разрыдаться. — Все ложь. Все у нас было не по-настоящему!

— Да нет же, черт тебя дери! — орет свирепо. — По-настоящему, Даш.

— Нет. Ты выложил тот видеоролик… Где я… Где слышно, что мы… — задыхаюсь под ним, ощущая, как накатывает то самое острое разочарование. Горькое на вкус. Отравляющее кровь.

— Выложил, — слышу как скрипят его зубы. — Я поступил как мразь, знаю. Хотел доказать себе, что ты такая же, как и все они. Хотел навсегда от тебя избавиться. Выдрать из груди. Вырезать, как опухоль. Ты же проросла по самые кишки, Арсеньева!

— Ты делаешь мне больно… — хнычу жалобно.

Его захват ослабевает, но отпускать меня он, похоже, не собирается.

— Даш… — гладит скулы, губы.

— Мне было так плохо, — судорожно вдыхая кислород, признаюсь зачем-то. — Умереть хотелось. От стыда. От унижения. Они… они ведь все смеялись надо мной.

Одноклассники. Учителя.

— Мне жаль…

— Родители от меня отвернулись. Ты ведь… будто клеймо позора на мне поставил, — шепчу сорванным шепотом. — С ним и жила все эти годы. Чувствовала себя испорченной, грязной, дефектной.

— Прекрати. Это не так, — обрывает мой эмоциональный монолог. — А родители твои — те еще уроды.

— Они меня вырастили, воспитали.

— Это их прямая обязанность, — замечает сухо.

— Нет, Ян. Это их добрая воля.

— Чего-чего? — фыркает в ответ.

— Они меня удочерили. Я совсем маленькой была…

Замирает в растерянности. Вижу, как озадаченно хмурится в полутьме.

— Мама и папа погибли. Арсеньевы долгое время не могли иметь детей, поэтому и взяли случайную сироту себе. У меня даже родственников кровных не осталось.

Он молчит. Только обнимает сильнее.

— Я люблю их, Ян. Я безмерно за все благодарна, но почему-то теперь словно последняя ниточка оборвалась. Не могу не думать, о том, что они и Леша — чужие люди. Не имею права. Так ведь неправильно, да?

— Это пройдет.

Перекатывается набок, сгребает к себе и натягивает на нас одеяло, заключив в железные объятия.

Прикрываю веки.

Как же мне хочется застыть в этом моменте навсегда. Быть маленькой слабой девочкой рядом с ним. Чувствовать его силу, заботу и тепло…

Как уснула, совсем не помню. Видимо, эмоциональное истощение дало о себе знать. Вырубило намертво. Без сновидений.

Открываю глаза, рассеянно моргаю. Сразу же приходит понимание того, что в кровати лежу одна. И это открытие, как лезвие по сердцу.

Вот так молча ушел?

Приподнимаюсь на локтях. Осматриваю комнату, залитую лучами зимнего солнца, пробирающегося сквозь занавеску.

Пусто. Ни обуви. Ни одежды.

Внутренности скручивает от обиды. Мог бы ведь хотя бы попрощаться!

Сажусь. Опускаю босые ноги вниз и обнимаю себя руками. Одно только желание испытываю — хочется по-детски разреветься. Звонко. Истерично. Отчаянно. И когда я уже почти готова зарыдать, внезапно открывается дверь.

Ян перекидывает полотенце через плечо и притормаживает на пороге.

Выдыхаю.

Долго смотрим друг на друга. Как-то по-особенному. Даже не знаю, как объяснить то, что чувствую в эту минуту. Совершенно точно погаснув, вспыхивает в районе солнечного сплетения нечто жизненно важное.

Ян подходит ко мне. Наклоняется, по обе стороны опершись руками о постель. Мягко целует в губы, обдавая свежим, мятным дыханием, и в животе мигом оживает рой дурных, трепещущих бабочек.

Отвечаю ему со всей нежностью, на которую способна, и испуганно хватаюсь за его шею, когда он поднимает меня, а потом меняется со мной местами, усаживая на себя.

— Мокрый и холодный… — только и могу вымолвить смущенно, пока от соприкосновения с его обнаженным торсом по плечам и спине бегут крупные мурашки.

— В этой вашей коммуналке отключили горячую воду, — вынуждает отлипнуть от него и увеличить расстояние между нами. Зачем — понимаю уже после, наблюдая за тем, как жадно он меня разглядывает.

— Профилактика по понедельникам, — отвечаю заторможенно, ощущая, как под кожу током проходят микроимпульсы.

Ласкает потемневшим, горящим взглядом призывно торчащую под тонкой маечкой грудь. Ключицы. Шею.

Пересыхает в горле, когда встречаемся жаждущими глазами.

Воздух накаляется до предела. Трещит. Искрит.

Одновременно подаемся навстречу. Одичало и страстно впиваемся в пересохшие губы. Максимально близко прижимаемся наэлектризованными телами. Цепляемся за волосы и самозабвенно целуемся. До ноющей боли. До томительной дрожи. Так несдержанно и пылко, что мозги напрочь отключаются. Мысли испаряются. Все, кроме одной.

Пульс частит на грани. Задыхаемся от сердечной аритмии. Коротит нас. Предохранители выбивает.

— Я столько всего хочу с тобой сделать, Арсеньева, — произносит севшим голосом и сжимает пальцами мое бедро под тканью шорт.

— Сделай, — прошу. Почти умоляю.

Сдаюсь. Белый флаг. Навсегда.

— Даш, у вас есть черный чай? Ух, ну ни фига себе… — слышу за спиной удивленный возглас соседки по этажу.

Черт-черт-черт. Как же я не подумала о том, что кто-то может войти и застукать нас вот таких, раскаленных до предела, готовых сорвать друг с друга одежду.

— Пардооонте, я только пару пакетиков возьму, не отвлекайтесь, — щебечет Лерка, громыхая банками.

— Блин, — умирая со стыда, роняю лоб на его плечо, когда раздается хлопок двери.

— Да ладно тебе, — в отличие от меня, абсолютно спокоен. Будто ничего не произошло.

— Она все видела! Какой ужас! — прижимаю ладони к горящим щекам.

— Что такого она видела? — насмехается надо мной. — Мы же не…

— Дай-ка я с тебя встану, — приподнимаю ногу, но он возвращает ее назад.

— Нет.

— Ян, пожалуйста. Сейчас вернется Инга и…

— Дослушай сначала, — резко пресекает мое нытье.

— Только быстро, — предупреждаю нервно.

— У меня не то чтобы целая речь, — чеканит, закатывая глаза.

— Хорошо.

— Так вот… — прочищает горло. Хмурится. Какое-то время почему-то молчит.

— Абрамов, что такое? — перехватываю его взгляд. Решительный и серьезный.

— Я хочу тебя, Арсеньева.

— Ты… — толкаю его в грудь, не в состоянии найти подходящего слова.

— Да не только в постель, — добавляет громко и ловит мое запястье. — В свою… Жизнь. Во всех смыслах хочу. Это ясно?

Замираю на мгновение. Отдергиваю руку. Контуженно на него пялюсь. Оглушенная. Обалдевшая.

— Чтобы по-нормальному. Как у всех… Понимаешь? М? — смотрит в глаза, сплетает наши пальцы.

— Понимаю, — шепчу тихо, боясь даже дышать.

— Не спеши с ответом: согласна или нет. Я не давлю и не требую его прямо сейчас.

— Ян…

— Я оставлю тебе ключи от своей квартиры, — прижигает меня взглядом, в котором читается целая гамма противоречивых эмоций. — Если ты придешь, это будет означать, что ты готова дать мне шанс. Если нет… Я приму это.

Совершенно оцепенев, не знаю, как реагировать.

— Я хорошо помню твои слова про яму. В полной мере осознаю, о чем прошу, и на что тебя подписываю, — продолжает уверенно. — Ты должна очень хорошо подумать, Дарин. А перед этим выполнить одну мою просьбу…