— Хорошо, — говорю я ему, заглядывая в его большой дом. Даже больше, чем мой, хотя мы живем на одной улице.

Я удивляюсь тому факту, что семья Офелии может жить здесь и не знать, что, блядь, происходит.

Незнание — это блаженство.

— Когда ты спустишься туда, Люцифер, — рука Фрэнсиса сжимает мое плечо, и я едва не пошатываюсь под ее тяжестью. Он не маленький человек. Я выше его, но я также худой. Пэмми любит дразнить меня за это.

Я сглатываю желчь, поднимающуюся в горле.

— Смотри, но не трогай. Если тронешь, — он наклоняется ко мне, и мне хочется вырвать ему глотку, — ты поменяешься местами с моим сыном.

Моя кровь стынет в жилах, и я слышу, как мои ботинки цокают по полированному плиточному полу, когда Фрэнсис отпускает меня, и я иду через вход, к первой двери справа.

Я поворачиваюсь к ней, вижу клавиатуру рядом с дверью, но Фрэнсис говорит: — Иди, она не заперта, — и я поворачиваю ручку, темнота встречает меня.

Тишина и запах чего-то нечистого.

Стиснув зубы, я спускаюсь по лестнице.

На ступеньки падает свет из дверного проема наверху, и я ничего не могу разобрать.

Но потом я слышу что-то похожее на хныканье.

Слово.

— Нет. Н-нет.

По моей коже ползут мурашки. Голос хриплый, а слова почти неразборчивы. Я продолжаю идти, оглядываюсь через плечо и вижу Фрэнсиса, стоящего в дверном проеме, на его лице странная улыбка.

Дурной запах, похожий на запах мочи, еще сильнее обжигает меня в холоде подвала.

Я поднимаюсь на нижнюю ступеньку.

Мольба становится все громче.

Страх покрывает мой язык, заражая мой разум. Что это за дерьмо?

Я продолжаю идти, сворачивая направо, потому что шум доносится оттуда, и хотя я не хочу его видеть, я не могу перестать двигаться к нему.

Клетка.

В свете наверху лестницы, который Фрэнсис не загораживает, я вижу… клетку. Как… для собаки.

Но в нем сидит мальчик, смутно знакомый, и я понимаю, что это… клетка.

Мальчик заперт в подвале.

Мое сердце так сильно колотится в груди, что я даже не могу дышать. Я застываю на мгновение, когда он смотрит на меня ясными зелеными глазами. Самые зеленые, которые я когда-либо, блядь, видел на ком-либо, когда-либо. Он такой… худой. Худее, чем я.

И… голый.

Мой желудок вздрагивает.

Я заставляю себя двигаться дальше. Ходить вокруг клетки. Ящика. К черту, если я уже не вижу разницы.

Его руки связаны за спиной, и его руки выглядят… синими. Они выглядят чертовски синими, как будто циркуляция…

Боже мой.

Он умоляет меня, понял я.

Он, блядь… просит о помощи.

Я перестаю двигаться, перестаю кружить вокруг клетки. В нем моча, и моя грудь вздымается, желудок сворачивается в узел.

Он здесь обоссался.

Как давно он здесь?

Я открываю рот, но ничего не выходит, пока он смотрит на меня, и я понимаю, что он умоляет. Он… умоляет меня вытащить его.

О мой бог.

О мой гребаный бог.

Меня сейчас стошнит.

Мне будет чертовски плохо.

Я думаю об этом. Открыть эту клетку.

Я думаю об этом еще секунду, но слышу, как Фрэнсис прочищает горло, и единственное, что я могу сделать, это бежать.

— Вот что происходит, когда нам нужно хранить секреты, Люцифер, ты понял? — спросил холодный голос моего отца из-за стола той ночью.

Нет. Нет, я ни хрена не понимаю. Почему этот мальчик там? Джеремайя? Почему он… в клетке?

— И он — самый большой секрет из всех. Я доверил его тебе, — продолжает отец, а я слушаю лишь наполовину. Я смотрю на нож для писем на его столе и представляю, как вонзаю его в его мозг. — Я верю, что ты сохранишь его, а если нет… — он выдохнул. — Мы можем организовать клетку и для тебя.

— Это было трогательно, — холодный голос пронзает комнату, и я вздрагиваю, мои пальцы все еще держат лицо моего мужа, по переносице которого текут слезы. Моя кровь стынет в жилах, когда его голубые глаза покидают мой взгляд, и он снова становится демоном, каким я его так хорошо знаю.

— Это было чертовски трогательно, — говорит Джеремайя у меня за спиной, и волосы на моих руках встают дыбом. — Ты заслуживаешь аплодисментов за это, Люцифер.

От того, как он произносит имя моего мужа, мне становится плохо, как и от пальцев Люцифера, впивающихся в мои бедра, когда его грудь вздымается, глаза сужаются, а губы кривятся в рычании.

Я убираю пальцы с его лица и кручусь в его руках, потрясенная тем, что он мне позволил, но испытывая облегчение от того, что он не сопротивляется.

— Джеремайя, — шепчу я, видя, как его зеленые глаза переходят с Люцифера, чьи руки все еще на моих бедрах, на меня.

Он одет в черную рубашку, обтягивающую его широкие плечи, серые брюки на заказ, черные ботинки. Его руки в карманах, и он качает головой, глядя на меня.

На шее у него черная бандана.

Та, которую я оставила у него дома.

— Ты уже трахнула его, детка? — спрашивает он меня, его слова обманчиво сладкие.

— Она не твой гребаная детка, — тон Люцифера за моей спиной ядовит.

Я держу руки по бокам, пытаюсь дышать. Пытаюсь переварить все, что Люцифер только что сказал мне. Почему он оставил Джея в той гребаной клетке.

И он слышал.

Джеремайя тоже слышал.

— Разве ты не видел? — Джеремайя насмехается над ним. — Ты что, не видел, как я, блядь, владел ею? Или ты еще не успел ее трахнуть? Потому что я думаю, что ей очень, очень нравится, как я это делаю. Моя рука напротив ее лица, нож в ее коже? Я думаю, ей это нравится гораздо больше, чем всякая херня, которую ты делаешь, Люцифер.

Хватка Люцифера болезненна, достаточно сильна, чтобы оставить синяки, но я говорю первой, чувствуя гнев, излучаемый им на мою спину.

— Джеремайя, — шепчу я, — где ты был…

Он холодно смеется, обрывая мои слова, когда заходит в комнату, бросая взгляд на незаправленную кровать, приближаясь ко мне. К Люциферу.

— Где я был, детка? — мурлычет он, встречаясь со мной взглядом. — Где, блядь, ты была? Они засунули меня в эту чертову клетку, а ты даже не попыталась убежать? Разве это не единственное, в чем ты чертовски хороша?

У меня нет времени на размышления, прежде чем Люцифер начинает действовать. Он толкает меня в бок, закрывает пространство между собой и Джеремаей и хватает его за горло, толкая его к стене напротив кровати.

Его голова разбивается об нее, и на мгновение Джей не сопротивляется. Он просто смеется. Они с Люцифером примерно одного роста, но там, где мой муж — длинный, худощавый мускулист, Джей — более объемный. Чертовски разорванный.

Когда он смеется, у меня сводит живот, и я делаю шаг к ним, когда Люцифер снова сжимает кулак.

— Не смей говорить о моей жене так…

Но Джеремайя хватает Люцифера за горло, сбивает его кулак и крутит их так, что Люцифер оказывается прижатым к стене.

В момент поразительной ясности я понимаю, что Джеремайя никогда раньше не давал Люциферу отпор. Я понимаю, что это было для меня.

Джей держит одну руку на его горле, а другой он достает нож из бедра, выхватывает лезвие и держит его прямо над шрамами на голом торсе Люцифера.

От страха я застыла на месте, глядя на руки Люцифера, все еще лежащие на его боку.

— Не называй ее так, — говорит Джей, его голос тих, посылая мурашки по позвоночнику, когда мои руки подносятся ко рту. — Она совсем не твоя. Она ничто для тебя. А ты для нее — ничто, — он проводит плоской стороной лезвия по животу Люцифера, и я вижу, как раздуваются ноздри моего мужа, а его руки сжимаются в кулаки. — Но ты знаешь, кем она является для меня?