Она беременна моим ребенком.

Несмотря на все наши ссоры, всю нашу ненависть и презрение, завернутые в разбитую упаковку, которую я хотел считать любовью, я бы не причинил ей боль. Не сейчас.

Но если бы она трахнулась с ним… если бы она сделала это…

Она вдыхает, почти задыхаясь, ее горло двигается под моими пальцами.

Я слышу голос брата в коридоре. Кажется, он зовет меня по имени.

Она напрягается, ее рука не под моей, а на моем предплечье, и она крепко прижимается ко мне. Боится.

Она боится за него.

— Что ты сделаешь, чтобы…

Я отпускаю ее, затем запускаю пальцы в ее волосы, кручу ее вокруг себя, пихаю ее к двери, прижимая ее голову рукой, чтобы не причинить ей боль. Дверь ударяется о стену, и она шипит под дых, моя рука прижата к ее груди, а другая все еще запуталась в ее волосах.

— Я и раньше был снисходителен к тебе, малышка, — говорю я ей, мое тело превосходит ее, когда я прижимаю ее к двери. — Я позволял тебе трахаться с твоим собственным братом. Я давал тебе пространство. Благодать. Прощение.

Я откидываю ее волосы назад, так что ее горло перетягивается, хотя я не вижу ее в темноте. Мне все равно. Мне, блядь, все равно.

Мне не нужно ее видеть. На самом деле, сейчас мне лучше этого не делать.

Кто-то снова зовет меня по имени, из коридора.

Сид пытается отпихнуть меня от себя, ее руки обхватывают мои бицепсы, или пытаются, во всяком случае.

Но она не может сдвинуть меня с места.

Она не доберется до него.

Не сейчас.

Никогда, блядь, никогда.

— Ответь на мой вопрос, или я заставлю тебя убить его, — эти слова вылетают из моего рта с рычанием, а ее ногти впиваются в мои бицепсы под черной футболкой.

— Отпусти меня, Люцифер, — рычит она, но в ее гневе сквозит паника. Я знаю, что это не из-за меня.

Это из-за него.

Я снова пихаю ее спиной к двери.

— Ответь мне, черт возьми! — я рычу на нее, оттягивая ее волосы назад так сильно, что у нее, наверное, слезятся глаза. Она хнычет, все еще пытаясь оттолкнуть меня, и тут в гостиной раздается еще один удар, и я закатываю глаза, не замечая ее в темноте. Я прижимаю свое предплечье к ее горлу, удерживая ее неподвижной, так как мое тело почти вровень с ее телом. — Если ты мне не ответишь, он, блядь, умрет.

— Нет, — тихо шепчет она в темноте, — Я не трахалась с ним, — я ослабляю давление на ее горло, на ее волосы, проводя пальцами по ее коже головы. К ее шее. Массирую ее.

Облегчение проходит через меня, как долгожданное тепло.

Если она не спала с ним, если она не отдала эту часть себя моему злейшему гребаному врагу, тогда я могу жить с этим. Я могу справиться с этим.

Я могу это исправить.

— Нет? — спрашиваю я, наклоняясь к ней, чтобы мой рот коснулся ее рта. Ее теплое дыхание, свежее, живое и для меня, ласкает мои губы, и это облегчение, кажется, взрывается в моих венах. — Не так ли, малышка? Ты была только моей, все это время? — мой голос почти срывается на последнем вопросе, но мне все равно.

Она видела худшее во мне.

Лучшую из меня.

Она видела всего меня. Мне все равно, если она услышит, насколько я слаб для нее. Каким слабым я всегда был для нее.

— Да, — говорит она мне, ее мягкие, плюшевые губы касаются моих. — Да, Люцифер.

Услышав, как она произносит мое имя, я становлюсь твердым и мягким одновременно. Я тверд для нее, мой член жаждет ее рук. Ее рот. Ее. И мягкий, потому что я таю от этих слов.

Я таю и тону одновременно, как огонь и лед, потому что она моя.

Она все еще моя девочка.

Моя гребаная жена.

Я сожалею обо всем, что сделал с Офелией. Эллой. Джули. Мавериком. Меня тошнит от одной мысли об этом. Я надеюсь, что Сатана поймет меня. Когда я расскажу ей все — потому что я должен, она заслуживает того, чтобы знать — я надеюсь, что она простит меня и…

— Дай мне увидеть его, — требует она, обрывая мои мысли. Напоминает мне, почему я здесь.

Что это не воссоединение.

— Не смей причинять ему боль, — ее голос шепот, а слова мольба.

Мой гнев возвращается, и я сожалею о репликах, которые я сделал по дороге сюда, на заправке, когда мы все остановились, чтобы я мог отлить. Мав думал, что я трезвый.

Думал, что я ни хрена не принимал, когда ехал сюда.

Он идиот.

Пульс стучит у меня в челюсти, и я оттаскиваю Сид от двери, дергаю ее за руку и тащу за собой.

— Не говори мне, что, блядь, делать, — бормочу я, оглядываясь в темноте через плечо. Я вижу блеск ее глаз и больше ничего. — Хватит, блядь, принимать решения.

В гостиной нет ничего, кроме… обломков. Диван перевернут, кресло тоже. На полу разбита бутылка водки, резкий запах алкоголя наполняет комнату, как страх наполняет мой рот.

Они сделали это, потому что могли? Они причинили ему боль?

Люцифер крепко держит меня за руку, отчего кости болят. Я едва замечаю это. Это просто тупая боль на фоне моей паники.

В комнате тишина, и за закрытыми шторами я вижу клочья темноты.

Люцифер дергает меня к двери, я спотыкаюсь в своих черных ботинках, но потом он поворачивается.

Я вижу его.

Впервые за месяц я вижу его.

Он выглядит… ужасно.

Под его прекрасными голубыми глазами залегли темные тени. Его щеки исхудали, они более очерчены, чем обычно, а это о чем-то говорит. Его черные кудри немного длиннее, за ушами, грязные и взъерошенные, один из них растрепался прямо над одним глазом. Он всегда был таким бледным, но вены так ярко выделяются на его коже, его корявые мышцы стали еще тоньше, чем до того, как я его оставила.

Я не могу дышать, глядя на него.

На слизь, стекающую по его носу, которую он вытирает тыльной стороной ладони.

Мой желудок сжимается. Он все еще употребляет. И когда я подхожу ближе, чтобы рассмотреть его почти выпуклые зрачки, мне становится плохо.

Он не собирается останавливаться.

Еще одна причина, по которой я не могу вернуться. Еще одна причина, по которой я должна спасти Джеремайю.

Я не могу этого сделать.

Я качаю головой, страх когтями впивается в меня, сжимая горло. Я открываю рот, чтобы сказать ему все — все — но потом вижу, как его глаза переходят на маленький шрам над моей бровью, и его лицо хмурится.

Но он опускает взгляд ниже.

К моему горлу.

Убийственная ярость проступает на его лице. Его челюсть стиснута, полные губы сжаты в линию, темные брови нахмурены.

Я понимаю, что на нем нет банданы, только черная футболка, черные брюки и черные Конверсы.

Но банданы нет, и пока он тянется к моей, притягивая меня к себе, у меня замирает чувство, что я не совсем понимаю это.

О том, что мы не подходим друг другу.

Не сейчас.

И то, что я наконец-то понимаю, что он видит на моем горле, когда он дергает меня вверх, мои цыпочки едва достают до пола. Он смотрит на меня с отвращением в глазах, как будто хочет плюнуть на меня. Как будто он меня ненавидит.

Я хватаюсь за его плечи, но он качает головой, его челюсть сжата.

— Не трогай меня, блядь.

— Пошел ты, — рычу я на него, не отпуская его, впиваясь ногтями. — Иди на хуй.

Где он? Где, блядь, мой брат? Риа? Николас?

Люцифер улыбается.

— Не пришлось, малышка. Кое-кто уже опередил меня, — его глаза переходят на мое горло, когда моя кровь холодеет. — Это он сделал? Он, блядь, наложил на тебя свои руки?

Я уже солгала ему. Я буду делать это снова и снова, если только смогу. За. Моего брата.

— Нет, — шепчу я, чувствуя, как у меня сводит живот. Когда я снова лгу. А потом еще. — Это был не он. Это был…

Он притягивает меня ближе, и я сглатываю, бандана впивается мне в шею, смыкается вокруг горла, когда узел затягивается все туже, как он держит ее конец, чтобы она действительно душила меня.