Мне кажется, я знаю ответ по его затравленному взгляду. Держа руку на его руке, а другую — на ноже, все еще по рукоять в его груди, так близко к нему, я задаюсь вопросом о его собственной жизни. Кто создал его? Был ли он так же плох, как тот, кто создал меня? Так же плох, как он? Хуже? С чего все началось? Всегда ли они хотели быть монстрами или когда-то давно хотели изменить мир? Когда власть портится? Это происходит с самого начала, или же она разлагается, как медленно действующий яд?

Как она разрушает?

Когда?

Все эти вопросы проносятся в моей голове, и я ни на секунду не замечаю, что он убрал пистолет от моего живота. Не замечаю, пока он не подносит его к своей голове и не нажимает на курок.

Я отпрыгиваю от него, крик вырывается из моего горла, когда я отворачиваюсь, теплые капли крови на моем лице и шее, нож, оставленный в его груди.

Спазмы в животе усиливаются, боль такая же сильная, как и боль в голове, в груди, когда я пытаюсь перевести дыхание. Руки обхватывают меня, и я вдыхаю хвою и никотин, моя грудь вздымается от сухих рыданий, которые выходят не более чем вздохи. Никаких слез, потому что я вне их.

И не только из-за Мэддокса.

Но у меня так сильно болит живот.

Так чертовски сильно.

Я думаю, что у меня может пойти кровь, что-то теплое и мокрое между бедер и…

— Это все твоя гребаная вина.

От слов Джеремайи у меня кровь стынет в жилах. Я замираю в объятиях мужа, когда они крепко обхватывают меня.

Я поднимаю голову, пытаясь дышать, делая неглубокие вдохи и выдохи.

Джеремайя стоит позади Люцифера, его глаза смотрят на меня, жесткие, холодные и полные ненависти. Он не приближается, но я все еще напряжена в объятиях Люцифера, мои руки сжаты в кулаки у его груди.

— Это все твоя гребаная вина.

А потом он двигается.

Я видел, как он отпустил ее. Оттолкнул ее в сторону.

Мой пульс бьется в голове.

Я сжимаю пальцы вокруг ножа. Сид думает, что она единственная, кто когда-либо обходился без ножа.

Мы оба знаем эту боль. Паника от постоянного поиска следующего нападения. Ужас даже от мысли, что тебя загнали в угол, из которого ты не сможешь выбраться.

Я не позволю этому случиться со мной снова. Или с ней.

И Мэддокс, может, и положил себя как гребаный трус, но этот мудак все еще здесь. И он снова попытается забрать ее у меня.

Он безоружен, сканирует комнату с разбитым выражением лица. Я хорошо его знаю. Наверное, именно так я выглядел, когда он оставил меня в этой чертовой клетке.

Единственный человек, на которого мне не наплевать, это Сид Рейн. И я мог позволить ей попрощаться. Может быть, позволил бы ему трахнуть ее против меня, потому что иначе она никогда не переживет его тощую задницу. Но теперь я точно знаю, что когда я выйду из этой комнаты, Люцифер Маликов не будет дышать.

Я делаю шаг к нему, в тусклый свет этой отвратительной комнаты, к мертвому телу Мэддокса, прислоненному к стене, без половины головы. Меня это не беспокоит. Смерть была моим спутником с самого детства.

Сид тихо зовет меня по имени, и я думаю, не разрывается ли она между тем, чтобы бежать к нему и ко мне.

Мне придется решить эту проблему для нее. С этого момента у нее будет только одно место, куда можно, блядь, бежать.

Люцифер поднимает голову, его взгляд устремлен на меня. На секунду я не узнаю его, и впервые понимаю, насколько ужасно он выглядит. Я понятия не имею, что, блядь, она в нем нашла.

У него круги под глазами, кожа такая чертовски бледная, и он выглядит… исхудавшим. Оболочка человека. Наверное, так бывает, когда теряешь душу в подростковом возрасте.

Со мной такое тоже случалось, но это сделало меня сильнее.

Люцифер позволил этому превратить себя в гребаную киску.

Я улыбаюсь ему и приближаюсь через фойе, пустое, если не считать нас и мертвого, мать его, тела. Но даже несмотря на пустоту, весь этот дом — святыня разврата. Я знаю, чем они здесь занимались. Здесь пахнет марихуаной и алкоголем, мои ноздри раздуваются, сердце сильно колотится в груди. Это, и секс. И не только от меня.

Кто еще трахал ее?

Но я блокирую все это.

Я блокирую все это, потому что прямо сейчас? Есть только я и он. И я давно, очень давно хотел заполучить его в свои руки.

Его челюсть сжимается, когда я подхожу к нему, и он поднимает подбородок, его глаза пристально смотрят на меня, пока не переходят на бандану на моем горле.

У него нет оружия, нож Сид воткнут в грудь Мэддокса, а пистолет находится в другом конце комнаты.

Он мог бы спрятать что-то в карманах своих шорт, но, учитывая, что на нем нет футболки, я могу многое увидеть. Гораздо больше, чем мне хотелось бы видеть, правда, но это только сделает способы, которыми я сломаю его, еще более приятными.

— Это мило, Джей, — говорит он, наклоняя голову, когда я останавливаюсь в нескольких футах от него, сгибая пальцы вокруг ножа. Он в моей твердой руке, но, возможно, мне придется поменять его местами. Я не против, если убийство его будет грязным.

Собственно, на это я и рассчитываю.

Он делает жест указательным пальцем в мою сторону, указывая на бандану.

— Это моя жена тебе купила?

Я вдыхаю. Выдыхаю. Считаю до трех. Я еще не готов убить его. Сначала я хочу поиграть с ним.

— Она хочет, чтобы ты почувствовал себя частью этого? — дразнит он меня, и на этот раз подходит ближе.

Сид выкрикивает его имя, но не двигается. Как будто она знает, что нам это нужно. Как будто она знает, что я должен убить его на хрен.

Ярость захлестывает меня, челюсть сводит, зрение почти расплывается, но я заставляю себя сосредоточиться на нем. Заставляю себя не позволить ему проникнуть под мою кожу. Не раньше, чем я буду готов залезть под его шкуру.

— Или она просто хочет, чтобы ты был больше похож на меня? Как брат, который ее обрюхатил?

— Люцифер! — Сид шипит, ее голос сердится от моего имени.

Прекрасно.

Я сжимаю свою нетвердую руку в кулак, но все еще жду. Жду, пока он подойдет ближе. Жду, пока я смогу добраться до его чертовой яремной вены, как он добирается до моей с каждым своим словом.

Я ненавижу тот факт, что я делюсь с ним чем-то. Ненавижу, что он обрюхатил мою сестру. Я ненавижу, что у меня с ним общий отец, даже если Лазар мертв.

Он позволил мне тоже гнить в этой клетке.

И вот так, стоя здесь, посреди хаоса, когда я должен убить его за нее, Люцифера Маликова, моего сводного брата, в дюймах от моего лица, я снова там.

У меня болит спина.

Все болит.

В животе пустота, постоянная боль, которую не заглушают хлеб и вино, которые мне приносят.

Я подтягиваю колени к груди, обхватываю руками голени, дрожа, и упираюсь головой в колени.

Здесь темно. Так темно, что я не вижу своего тела, но чувствую боль в каждом его дюйме. Они не бьют меня здесь. Они не причиняют мне боль таким образом.

Они просто… оставляют меня.

Я думаю о своей матери. Синяки вокруг ее лица. Мужчины, которые приходили, чтобы использовать ее. Угрожать ей. Пугали ее.

Я думаю о том, как присматривал за Сид. Запирал ее в своей комнате, даже когда она кричала, звала нашу мать. Даже когда она пыталась причинить мне боль, чтобы вырваться. Даже когда мне пришлось набить ей лицо подушкой, чтобы заглушить ее крики. Потому что я знал… я знал, что они придут за ней.

Мы сели в один самолет.

Мы отправились в разные жизни.

Она умоляла меня, в том кабинете, где нас разлучили, перед тем, как я очнулся здесь, в этом аду.

Мое сердце болит, когда я думаю о ней. О том, где она. Если она здесь.

Годами я жил здесь, под этой крышей. Смотрел, как моих старших сестер кормят, заботятся и любят, а я… был никем.