– Думаю, если говорить о частном – то все индивидуально, – начала Тида, – Но если о необходимости привить какие-то нормы большому количеству людей – то все начинается с ответственности за нарушение – с наказания. Человек стремиться к тому, чтобы делать только то, что хочет сам, и если под угрозой наказания он не делает что-то, что сделать бы очень хотелось, то начинает придумывать причины, почему и по собственной воле бы так не поступил… Размышлять на этот счет, порой находя, а порой и выдумывая тысячи причин, – Тея слушала внимательно, хотя слова и не отзывались в ней, – А если приходит расплата, то человек неизбежно задается вопросом: за что? К какому ответу человек придет, никогда наверняка не скажешь, но для начала неплохо, что этот вопрос вообще в мыслях прозвучит.

– Разве это не цинично? – нахмурилась Тея, – Разве не должно быть так, что человек просто должен хотеть, чтобы все были счастливы? Разве не с этого должно начинаться? Если расчитывать на наказания, чтобы приучить к чему-то… Разве это не расчетливо?

Сестра кивнула.

– Пожалуй. Но порой мы без наказания не видим и ошибки.

– А у тебя такое было?

– Было, – улыбнулась сестра, – Когда я разбила мамину вазу. И меня наказали. Я думал, что это несправедливо – у нас же в доме столько ваз! Одной больше, одной меньше… Но когда я стояла в углу и придумывала себе оправдания, почему это все жутко нечестно, и вообще я права, мне вдруг захотелось поиграть в игру. Я вообще ее тогда любила. «По каким причинам человек может не понимать, что я права?» – такая вот игра. Я думала, думала… И пришла к выводу, что не мне решать, какова ценность вазы, ведь не я ее делала и не я покупала. Я ее только разбила.

– И ты извинилась, – уверено сказала Тея.

Сестра вдруг опустила глаза и очень смущенно рассмеялась.

– Года через три! Тогда я просто сделала вид, что все еще не понимаю, в чем причина. И даже сама поверила, представляешь? Нет, извинилась, конечно, но я не взяла на себя ответственность за это. Просто надо было – все-таки вазу-то я разбила! – и я извинилась, чтобы на меня перестали злиться. До сих пор стыдно перед твоей мамой…

Она раз за разом хваталась за перо, а потом раз за разом его откладывала. При мысли о том, что написать, в мыслях царила звенящая пустота, но проблема была даже не в этом. Проблема была в том, что миссис Нельме не была уверена, может и должна ли она вообще что-то писать.

Порой в ней не было ни капли сомнений. Она смотрела на статью о похищении принцессы и сестры и была абсолютно уверена – ни одна ссора в мире не может встать между ними в такой момент. У нее есть право написать. Все, что было до – не имеет значения.

Она бралась за перо и…

А если Тида вовсе так не считает? У нее всегда были крепкие нервы: вдруг это похищение воспринимается ей именно так, как она о нем написала – как увлекательное приключение? И волнения Теи, ее мольбы будут восприняты, как фальшивка? Как просто еще один повод навязаться, как все то же назойливое жужжание?

В такие моменты голову поднимала гордость и раздражение. Ну сколько можно! Она, Тея, сделала уже сотни шагов навстречу и сотню попыток, ну не до конца жизни же ей бегать теперь за сестрой, раз ту это так раздражает? Хочет всю жизнь быть гордой и непримиримой – пусть будет! Тея бы ее простила!

Но она – не Метида… И это не Метида, это она совершила ошибку. Метида же никогда не ошибается!

Взгляд снова упал на разворот газеты.

«…к счастью, в этот раз все закончилось благополучно, но что, если не закончилось? Эти недели так богаты на новости!..»

Тея схватилась за перо.

Нет-нет! Пусть эти недели будут богаты на новости не о ее сестре! О ком угодно, только не о ее сестре! Плевать, что она там подумает…

– Надо было написать еще тогда, когда это случилось с миссис Хибш, а не ждать! – ворчала на себя девушка.

Она писала, писала, извиняясь через строчку, что пишет, но продолжала умолять сестру чернилами вернуться. Она обещала ей переехать, исчезнуть в траве, раствориться в воздухе, покаяться перед всем светом и еще черти знает что… Что угодно, только бы согласилась вернуться домой, где тихо и безопасно, где невинным девушкам не жгут лица, где горничных не находят мертвыми в канаве, где не похищают и не держат в плену в… Господи, в Колдовском Лесу!

От волнений мелко потряхивало и строки скакали, буквы дергались, но Тея писала, забывая про данное себе обещание ни за что этого не делать. В мыслях против воли всплывали страшные картины того, что могли бы сделать с сестрой – что могут с ней сделать! – и все сомнения уходили на второй план. Да, ей писал отец, писала мама, но знали ли они ее так, как знала сестра?

Тея бессовестно давила на чувство ответственности за близких, преувеличивая количество выписанных матери лекарств от нервов; она лгала о том, как весь свет передает ей теплые пожелания и упрашивает написать, как желает ее возвращения; она выдумала намек от Ее Высочества, что ее ждут в столице, как будто она смогла бы понять этот намек, даже выскажи ей его… Она потом попросит прощения! А пока нужно было только вернуть сестру туда, где ее не подстерегают опасности на каждом углу.

Тея расписывала ужасы, придумывая, что могло бы случиться с сестрой, облекая их в слова и давила, давила на страх. Потому что да, у Тиды крепкие нервы. Но далеко не настолько, как всем кажется! Тея, именно Тея была тем человеком, которому сестра хоть иногда да приоткрывалась. И именно на ее плече она дрожала и плакала, после того как на ее глазах застрелили человека во время волнений в столице три года назад. Именно к ней пришла спать, когда ей после нападения собаки снились кошмары. И Тея знала, что Тиде очень даже бывает страшно и…

Перо в руке застыло на полслове.

Интересно, а у кого на плече она плакала, когда узнала про их измену?

Девушка отложила перо и откинулась на спинку кресло, уставилась невидяще в окно. В голове была опять звенящая пустота, которая бывает перед тем, как на тебя нападет рой мыслей, когда ты уже краем уха слышишь их жужжание. Как затишье перед бурей. Она зачем-то достала последнее письмо сестры, зачитанное уже, кажется, до дыр.

– За что? – крутилось всегда в ее голове, когда она вновь натыкалась на ледяную стену этого тона, каким Тида никогда не общалась с ней раньше.

Она знала, за что, но вопрос почему-то все равно крутился. Потому что Тида не понимала… Она же всегда ее понимала, а тут даже не попыталась понять! И в голове крутился этот вопрос, совершенно неуместный, но все равно почему-то никак не уходил. Все ясно почему: потому что они согрешили и за это им теперь платить, но неужели ошибка настолько велика, что им теперь платить до конца жизни, каждый день? Всем, включая и саму Тиду?

Интересно, а у кого на…

– Тея! – голос любимого вырвал из мыслей, девушка обернулась, – Ну что?

Она покачала головой.

– Пишет, что у нее все замечательно, что нашли их едва ли не через пять минут, а на Лебединых Островах ей уже пообещали знакомство с главной кружевной мастерицей и она не уедет, пока не выведает у той все секреты… – равнодушно перечислила Тея, – Отшучивается. Отец хочет поехать за ней.

Атис кивнул, но как-то неуверенно.

– Это хорошо… Но он никогда не имел на нее большого влияния.

Тея знала. Прекрасно знала. Поэтому и переживала. Но раз отец поедет – это все же лучше, чем ничего. Девушка посмотрела на недописаное письмо. Ее опять начали одолевать сомнения – стоит ли вообще писать? И точно ли это те слова? Что могло бы стать поддержкой отцу в попытке вернуть дочь домой?

Интересно, а у кого на плече она плакала, когда узнала про их измену?

– Получается, вы спасли принцессу? – ахнула миссис Хибш, глядя на меня блестевшими восхищением глазами.

Девушка уже давно жалостью и слезами уговорила мужа воспользоваться предложением нелюдей, и лекарь с Лебединых Островов был доставлен ей тут же, как муж дал добро. Уже через два дня на лице девушки не осталась и следа прошлых злоключений. Она была счастлива и беззаботно раздаривала улыбки и людям, и нелюдям, рассказывая уже со смехом, как сильно испугалась, что останется уродом на всю жизнь. С Фрейей их отношения были до сих пор довольно неловкими и натянутыми – миссис Хибш было стыдно за то, что она успела наговорить, хоть никто ее и не винил.