Она смотрела на меня поражено. Ей не верилось в то, что она слышит, но и не было причин этому не верить.
– Я поняла, – сипло выдавила из себя Тея, – Я еще хуже, чем думала, да? Я поняла, прости, я поняла…
Ни черта она не поняла, как и всегда…
Мне хотелось воскликнуть, что это не так, что это ложь, что я его вовсе не любила так. Хотелось хоть немного успокоить ее совесть, обратно убедить в том, что да, мы с Атисом не любили друг друга любовью из баллад, что, в конце концов все закончилось закономерно, пусть и гадко, и далеко не только ее вина в этом есть.
Но я стояла и молчала, продолжая фальшиво улыбаться и только ждала, когда же она уже оставит меня в покое.
Не знаю, сколько я еще здесь стояла.
За стеклом уже успели сгуститься сумерки, и, хотя небо еще было светло, сад превратился в монолитную черную массу. Мне и правда повезло, ведь за все это время никто даже не подумал сюда зайти, и я наслаждалась тишиной и уединением. Приводила мысли в порядок.
Я решила, что напишу Тее письмо. Попрошу прощения за сегодняшнюю резкость, потому что мое поведение было ужасным, но потребую, чтобы не попадалась мне на глаза. Это будет правильно. Я вовсе не собиралась лелеять в себе дурные стороны, как советовала миссис Випер. Не ради остальных, а ради себя. Но пока что ничего не могла с собой поделать, так что письмо – идеальный вариант.
Нет ничего хорошего в несдержанных, необдуманных словах, цель которых – ударить побольнее. Если бы я себя держала под контролем, я бы не сказала и половины того, что сегодня вылетело из моего рта. И вовсе не потому, что слова были несправедливы. Мне не нравилось, как я себя при этом чувствую. Это не те эмоции, которым стоит потакать.
Вдруг тишину разорвал щелчок, а темноту – искусственный свет. Электричество с тихим гудением потекло по металлической нити. В отражении неожиданно резко появился отчетливый в свете ламп силуэт господина Ариона.
Я не обернулась. Смотрела на него через окно, в котором он отражался почти как в зеркале из-за темноты, сгустившейся на улице.
– Вы что-то хотели, мистер Вассергайст? – уточнила я, натягивая вежливую улыбку.
Он слегка прищурил глаза, будто бы даже недовольно. Отчего-то в этой тишине, в этом островке искусственного света казалось, что все вымерло и мы совсем одни. За дверью играла музыка, за дверью звучал смех и джентельмены уже приглашали дам потанцевать. За дверью все так бурлило жизнью, а здесь только мотылек продолжал бесполезно биться о стекло и электричество шумело, как ручеек с сильным течением.
– Уже мистер Вассергайст?
– Для джентельменов, которые заставляют дам часами сидеть на жаре и переживать, все ли с ними в порядке – только так.
– Одни подлецы вас окружают, да? – кивнул он вроде бы серьезно, но, кажется, нисколько не сожалея.
Оттого так очевидна была насмешка в его словах. Сердце вдруг упало и стало так себя жаль, как не было, наверное, никогда. Как не было даже когда я спросила у мужа, чьего ребенка носит под сердцем моя сестра, прекрасно зная ответ. Просто потому что тогда еще я не была такой уставшей.
А сейчас вроде бы не произошло ничего ужасного или даже нового. Просто очередной человек, до которого дошли наконец слухи, и он изменил ко мне свое отношение. Вполне ожидаемо, но почему-то все равно было жутко себя жаль. Не знаю, на что я надеялась. Что мою версию событий тоже спросят?
И что бы я рассказала? Что мой муж изменял мне с моей сестрой, она забеременела и он сделал все, чтобы их ребенок не родился бастардом? Мне было стыдно даже за намек в обществе, а уж сказать прямо… Я вовсе их не ненавидела, чтобы говорить о таких вещах, чтобы еще больше усложнять ситуацию. И, откровенно говоря, мне вовсе не хотелось плодить еще больше слухов, даже если они меня обелят.
И все же он мог бы хоть спросить. Не знаю зачем, но мне хотелось, чтобы именно он спросил.
– Истинно так, – скуксилась я показно, – Одни подлецы! Представляете? Ни в ком не вижу хоть капли сострадания.
Я всего на секунду опустила взгляд, а стоило поднять его, мужчина уже стоял за моей спиной, слишком близко.
– А в вас оно есть? Знаете, я совсем вас не понимаю, – он наклонился ко мне, заглядывая в глаза через стекло.
Внутренности опалило жаром, и дыхание сбилось, как бывает, когда вдруг происходит что-то ужасное. Но ничего ужасного не происходило, и я не понимала, почему сердце так колотится.
– А вы очень уж пытаетесь? – шепотом спросила я.
– А вы пытаетесь понять окружающих? Или за своими чувствами ничего и никого не видите?
Меня этот упрек так взбесил, что я крутанулась, оказавшись с ним лицом к лицу и заглянула в неправдоподобно-бирюзовые глаза. Тугая прядь черных, витых волос коснулась щеки, почему-то мазнув по коже влагой. Его близость, то, как он неприлично нависал надо мной и пугало, и толкало на что-то. Толкало спровоцировать его, разозлить. Не знаю, зачем. Возможно, он просто оказался не в то время и не в том месте. Я и без того была в растрепанных чувствах.
– Понимаю, почему вам так сложно меня понять, ведь у вас, – я усмехнулась, – Аж целый гарем! Одной больше, одной меньше – велика ли беда? За своим равнодушием к серьезным чувствам вы что-нибудь видите? – уточнила я, – Или слепит глаза самоуверенность, господин Жеребец?
– Вы судите о вещав, в которых ничего не понимаете, – раздражающе-спокойно покачал головой он, улыбнувшись вдруг на обращение и раздражая меня этим еще больше.
– Зато вы понимаете все? – продолжала давить я, – И судите о вещах, в которых разбираетесь? Чего вы от меня хотите-то, я только понять не могу!
– Возможно, не все, потому и лезу к вам. Просто объясните… Неужели эта ваша одна на всю жизнь любовь так важна? – пророкотал он с усмешкой в секунде от моих губ, – Настолько, что стоит слез родной сестры? Любимый мужчина правда важнее родной крови? Вы говорили что-то про то, что полигамия – верный путь к разложению личности, кажется? А ваша одержимость предавшим вас мужчиной – она к чему ведет?
Я замерла от шока.
Мужчина смотрел не то что бы с осуждением. По большому счету казалось даже, что ему все равно, и вот эта равнодушная насмешка била больнее, чем оголтелое осуждение. Он был уверен, что подловил меня на противоречии, что я пыталась произвести на него впечатление, но просчиталась – и он меня поймал. И теперь это демонстрирует просто чтобы по носу щелкнуть, просто чтобы не зарывалась. Показывает мне место. Возможно, любопытно ему тоже было, но даже это любопытство было каким-то отстраненным.
Я не краснела от стыда или возмущения просто потому, что удар был настолько болезненный, настолько в яблочко, что все внутри туго скрутило, а в горле встал ком.
Я любила Тею, любила больше всех… И она мне всегда была дороже любого мужчины. А вот я ей оказалась не дороже Атиса. И если не придираться к отведенной мне роли, то да – любимый мужчина оказался важнее родной крови. Вот только не мне. И я могла бы это принять, скажи она мне как есть – честно и без попыток перевести стрелки, но она ведь даже себе в этом не признается. А ее посыпание головы пеплом ни разу не признание своей ответственности.
«Просто так вышло, просто так случилось» – или что-то в этом роде?
Это же не дождь прошел! Это решения, которые принимали люди, другие люди, не я!
Только почему раз за разом виноватой выставляют меня? Почему раз за разом упреки за чужой выбор выслушиваю я?
Казалось, я сейчас или заплачу или упаду в обморок.
Это было несправедливо. Если есть в справедливости что-то объективное, то это все было объективно несправедливо.
У меня мог бы быть друг. Заботливый, ироничный, интересный друг. Но надо мной висит эта туча из слухов, домыслов и преувеличений и отгоняет от меня всех, кроме разве что миссис Випер, которой просто-напросто плевать, как все было на самом деле.
Это был один из тех моментов слабости, когда хотелось объясниться. Когда хотелось наплевать на гордость и рассказать, как все было на самом деле. Но, боже, кто мне этот мужчина, чтобы перед ним душу выворачивать? Да и даже если вывернусь... Что он сделает? Опять посмотрит на меня с этим отстраненным любопытством, как ученый на любопытную букашку? Почему-то в его глазах совсем не хотелось быть лицемеркой, но еще больше – жалкой. Поэтому я кривовато улыбнулась.
