– Ты не помнишь, да? – спросил старейшина.

Тёмный кивнул, не подозревая, что ему почти завидуют.

– Пройден большой путь, столько всего поставлено на кон, – продолжил Ирдар тем же спокойным, невыразительным голосом. – Ни ты, ни твоя сестра не в состоянии этого понять.

Ёрдел действительно не мог понять. Он не мог понять старейшину, который покорно следовал определённому предками пути. Конечно же, он не знал, что на этом пути было множество сомнений. Не понимал, от сколького пришлось отказаться ради конечной цели, достигнув которой непременно обретёшь покой, счастье и всего, что пожелаешь. То, от чего ранее пришлось отказаться, а главное, свободу от обязательств и возможность жить для себя. Не знал, каково это прожить долгую жизнь в ожидании этой свободы, а достигнув определённого порога понять, что нет, для тебя свободы уже не будет. Поздно что-то менять. Следуй цели, это единственное, в чём остался хоть какой-то смысл. Ты слишком многое ради неё отдал, и она тебе уже ничего не вернёт. Но разве можно позволить, чтобы вековые усилия и многочисленные жертвы ради миссии народа оказались пустыми? Нет, раз ты закован в цепи завещанного и не можешь обрести свободу, то пусть эта миссия придаст твоей жизни хотя бы смысл.

Нет, Ёрдел не мог осознать всей глубины той пустоты, что разверзлась у ног того, чей смысл жизни, то, ради чего он прожил эту жизнь, исчезло.

Старейшина Ирдар не смог привести свой народ к цели. И он не смог передать эту миссию своим потомкам. Всё, ради чего он отдал свою жизнь, ради чего позволил заковать себя в эту цепи, оказалось лишённым смысла и кануло в пустоту.

Все его личные жертвы, юношеские устремления, от которых он отказался, желания, которые он подавил ради того, что ему передали предки, – всё это обесценилось. Из его длинной жизни ушёл весь смысл.

А ведь он боролся за его сохранение.

Ни Падуба, ни Ёрдел не понимали, что отказ от высшей миссии лишал прошлое общины всякого смысла. Вся их жизнь от поражения в войне и до сегодняшнего дня превращалась впустую потраченное время.

Они не могли понять отчаяние тех, кто оказался в этой ловушке и пытался уцепиться за ценность своего существования.

Век за веком старшее поколение увлекало потомков важнейшей миссией народа и убеждало их в её ценности, а те передавали её своим детям. Осознание того, что она заменяет жизнь, приходит слишком поздно, и многие поколения оказываются в ловушке. Легко ли отказаться от того, ради чего ты прожил большую часть жизни, и остаться один на один с сосущей пустотой и понимаем того, что всё зря? И ладно бы только с этим… Но в душе поднимаются все те личные жертвы, твой собственный вклад, твоя кровь, твоя боль…

И ты понимаешь, что всё это время стоял на краю бездны и просто сбрасывал туда все эти жертвы и желания! В бездонную, пустую бездну, которой не нужны твои жертвы и из которой никогда ничего не вернётся!

Никто не хочет в конце жизни остаться наедине с бездной! Невозможно признать, что вся твоя жизнь – ошибка далёких предков. Невозможно!

Но ни Падуба, ни Ёрдел не могут понять своего народа, стоящего на краю бездны и швыряющего туда «камешки». В жизни должен быть смысл.

Иначе жизнь исчезнет.

И ни Падуба, ни Ёрдел не осознавали, что сегодня они посадили старейшину на край той самой бездны, и он видел на её дне свою бурную юность, терзавшие его молодого сомнения, погибшую и ненавидящую его до последнего мига жену, сына, покорно принявшего наследие предков, забитого насмерть внука и внучку, отказавшуюся влезть в дедовы цепи. Ирдар и раньше заглядывал в эту бездну, но всегда возвращался к «смыслу».

Теперь его не было. Была только бездна.

Община повержена. Есть ли у неё будущее после такого сокрушительного поражения, сможет ли она подняться, осознав, насколько, оказывается, слаба?

– Вам не понять, – повторил Ирдар и потянулся к своим силам.

Или признать бессмысленность своей долгой жизни, или бороться до конца.

На утро было объявлено, что старейшина Ирдар умер. Его нашли сидящем в кресле в перхаре собственного дома. Голова его мирно покоилась на спинке, глаза были полузакрыты. Только пальцы судорожно стискивали одежду на коленях.

Не выдержало сердце. Так скупо сказал лекарь.

Впервые за полмесяца Майяри провела прекрасную ночь. В палатке, на постеленном вдвое одеяле, под толстым мехом и в горячих объятиях мужа. Она предусмотрительно начертила вокруг их пристанища хаггаресские знаки беззвучия, но всё равно они с Ранхашем старались вести себя как можно тише. Они никуда не торопились и долго-долго раздевали друг друга, ласкали, а потом невыносимо неторопливо сплетались в одно целое. Более живой Майяри себя никогда ранее не чувствовала.

Остаток ночи они крепко проспали в объятиях друг друга, и только Майяри иногда в страхе просыпалась от ощущения, будто кто-то облизывает ей пятки. К счастью, это всего лишь была игра воображения, но на третий раз девушка на всякий случай натянула сапоги.

Сколь мирной и успокаивающей была ночь, столь неприятным оказалось пробуждение.

– Эй, – полог палатки отдёрнулся, и внутрь заглянул Леахаш, – Майяри, твой дед умер. Вставай!

Ранхаш проснулся раньше и обеспокоенно посмотрел на брата.

– Что? – девушка ошарашенно уставилась на оборотня.

– Собирайся, дедушка Шерех очень хочет тебя видеть!

Майяри подорвалась. Проснувшееся сознание живо нарисовало волнения в общине и драку за власть.

Ранхаш выскочил первым, и Майяри бросилась за ним.

Обеспокоенный господин Шерех стоял в окружении глав других отрядов, и они о чём-то тихо переговаривались. Увидев внуков, старый консер направился к ним.

– Что произошло? – Майяри с беспокойством посмотрела на общинные ворота.

– Ночью умер господин Ирдар. Лекарь объявил, что не выдержало сердце, – по досаде в глазах волка можно было догадаться, что это не совсем так. – Мол, сильные волнения: внучка выскочила замуж за оборотня, внук ожил, жена с того света прямо на глазах вернулась, а тут ещё и немного унизительные условия, на которых пришлось отказаться от притязаний на внучку… Не пережил потрясения и позора.

– У него всегда было крепкое сердце, – тихо не согласилась Майяри.

Консер как-то странно посмотрел на неё, задержался взглядом на припухших губах и пятнах засосов в распахнувшемся вороте и расслабился.

– Его сердце сжали с такой силой, что не выдержало бы и железо, – едва слышно протянул Шерех, и Майяри побелела.

– Майяри была со мной, – тут же сказал Ранхаш.

– А ты был в лагере, – качнул головой дед. – Я поспрашивал других старейшин, но они сами никуда ночью не отлучались и самые сильные их подданные тоже, – оборотень почему-то посмотрел на Рийгана, следующего попятам за посвежевшим старейшиной Гейером. – Только вот… – Шерех опять посмотрел на Майяри, – …твой брат…

Девушка невольно осмотрелась и нашла брата у костра рядом с пацанятами. И даже удивилась, что нашла, а потом изумилась, сообразив, что Ёрдел ест и ест сырое мясо.

– Как отреагировали в общине? – перевела тему Майяри.

Старый консер с готовностью поддержал изменение разговора. Обвинять тёмного в убийстве старейшины Ирдара никто бы не стал, у этих двоих личные счёты, но всегда приятно знать, кто именно убийца, а не гадать, кто кого в следующий раз убьёт.

– Они растерянны. Я позволил себе распорядиться, чтобы все жители собрались на площади. И хотел как раз идти туда…

– Я с вами! – мгновенно вызвалась Майяри.

В общину они отправились ввосьмером: консер Шерех, старейшины Оирид и Гейер, мальчик Рийган, которого никто не смог отшугнуть, Ранхаш, прикрывающий спиной Майяри, Казар и Вахеш.

Толпа на площади сдержанно шумела и волновалась. Присутствовали в основном мужчины. Они старательно пытались казаться невозмутимыми, но удивление и растерянность нет-нет, но мелькали на их лицах. Старейшина Ирдар стоял во главе общины очень долго и успел пережить множество потрясений. Конечно, произошедшее вчера не могло сравниться ни с чем, но никто не ожидал, что это подкосит господина совсем.