– Нет, так совсем не годится! – воскликнула я. – Я поговорю с мисс Хэксби.

Но Пауэр тотчас ответила, что это бесполезно и в любом случае обращаться к смотрительнице не стоит.

– Мне всего семь недель сидеть осталось, – пояснила она. – А начни я выставлять требования, мне, не ровен час, продлят срок.

– Так требования-то выставлю я, а не вы, – возразила я, но тут же ощутила укол постыдного страха: если я вмешаюсь в дело, мисс Хэксби получит предлог вообще запретить мне общение с арестантками…

– Даже не думайте, мисс! – встревожилась Пауэр. – Право слово, не надо.

Она сказала, что на прогулке видела десятка два таких же хворых женщин; и если изменить правила для нее, придется ведь и для всех менять.

– А зачем начальству это нужно? – Она похлопала себя по груди и попыталась подмигнуть. – У меня вон фланелька имеется, слава богу.

Когда миссис Джелф меня выпускала, я спросила, действительно ли в лазарете нет кровати для Пауэр. Она ответила, что пробовала поговорить с врачом, но он прямо заявил, что лучше знает, как поступать. И он называет Пауэр не иначе как «эта сводня».

– Мисс Ридли могла бы на него повлиять, – продолжала надзирательница, – но у нее очень строгие взгляды в вопросах обращения с преступниками. А я все-таки подчиняюсь ей, а не… – она отвела глаза, – не Эллен Пауэр или любым другим арестанткам.

Да, подумала я, ты такая же жертва Миллбанка, как и все они.

Потом миссис Джелф отвела меня к Селине, и я забыла об Эллен Пауэр. Я стояла перед решеткой ее камеры и не замечала, что меня бьет дрожь, пока миссис Джелф не сказала: «Да вы, я смотрю, совсем замерзли, мисс!» Наверное, до той минуты я была вся заледенелая, окоченелая, а теперь от взгляда Селины начала оттаивать, возвращаясь к жизни, и это было чудесно, хотя и мучительно больно. Внезапно я поняла, что не видеться с ней было глупо – что за время нашей разлуки чувства мои нисколько не притупились, а, напротив, обострились до чрезвычайности.

– Простите меня, – робко проговорила Селина.

Я спросила, за что она извиняется. Видимо, за цветы, ответила она. Ей просто хотелось меня порадовать, но, когда я перестала приходить, она вспомнила мои слова, что цветы меня напугали, и решила, что я ее наказываю.

– Ах, Селина, как вы могли подумать такое? Я не приходила потому только… потому что боялась…

Боялась собственных чувств, могла бы я сказать. Но не сказала. Ибо перед моими глазами вновь возникло отвратительное видение старой девы, жадно хватающей косу отрезанных волос…

Я лишь взяла руку Селины, буквально на секунду, а потом отпустила.

– Ничего я не боялась, – пробормотала я и отвернулась. – Просто у меня очень много дел по дому теперь, когда Присцилла вышла замуж.

Вот так мы и разговаривали – Селина держалась робко и настороженно; а я в своем душевном смятении боялась приблизиться к ней, боялась даже в глаза посмотреть. Спустя несколько времени послышались шаги, и у решетки появилась миссис Джелф еще с какой-то матроной. Последнюю я опознала не сразу, а только когда увидела у нее наплечную кожаную сумку: мисс Брюер, секретарь капеллана и тюремный почтальон. Она значительно улыбалась мне и Селине с видом человека, прячущего за спиной подарок. Я подумала… я тотчас поняла! и Селина, думаю, поняла тоже!.. – я подумала: у нее какой-то сюрприз для нас, и наверняка неприятный.

Мне слышно, как Вайгерс вздыхает и ворочается в кресле за дверью. Стараюсь не выдать себя ни звуком, иначе она войдет, заберет у меня тетрадь и уложит спать. Но как я могу спать, зная то, что знаю?

Мисс Брюер вошла в камеру. Миссис Джелф затворила решетку, но запирать не стала. Я услышала, как она проходит немного дальше по коридору и останавливается – наверное, заглядывает к другой арестантке.

– Рада, что застала вас здесь, – сказала мне мисс Брюер. – У меня для Доус новость, которую, полагаю, и вам будет приятно узнать.

Селина взялась за горло.

– Какая новость? – спросила она, и мисс Брюер зарумянилась от удовольствия, что именно ей выпала столь приятная задача.

– Вас переводят! – сообщила она. – Вас переводят в Фулэм, через три дня!

– Переводят? – переспросила Селина. – В Фулэм?

Мисс Брюер кивнула. Пришел приказ о переводе всех арестанток «звездочного» разряда. Мисс Хэксби распорядилась немедленно известить женщин.

– Вы только подумайте! – снова обратилась она ко мне. – В Фулэмской тюрьме порядки не в пример мягче: заключенные там работают все вместе, им даже разговаривать разрешается. И кормят там получше. Представляете, вместо чая дают горячий шоколад! Ну, Доус, как вам такая новость?

Селина не ответила. Она словно оцепенела, по-прежнему держась за горло, и только глаза чуть двигались туда-сюда, как у куклы. У меня же от слов мисс Брюер невыразимо мучительно сжалось сердце, но я понимала, что должна заговорить, дабы не обнаружить свои чувства.

– В Фулэм, Селина… – наконец вымолвила я, думая в отчаянии: но как же, как я буду навещать тебя там?

Мой голос, мое лицо, должно быть, все-таки меня выдали. Во взгляде матроны отразилось недоумение.

Теперь заговорила Селина:

– Я отказываюсь. Я останусь в Миллбанке.

Мисс Брюер посмотрела на меня, потом на нее:

– Что значит «отказываюсь»? Верно, вы не поняли. Перевод в Фулэм – это вовсе не наказание.

– Я не хочу покидать Миллбанк, – сказала Селина.

– Но вы должны! – воскликнула мисс Брюер.

– Да, вы должны, раз таков приказ, – тусклым голосом поддакнула я.

– Нет!

Селина по-прежнему водила глазами, но на меня не смотрела. Потом она спросила, почему ее туда отправляют. Ведь она всегда хорошо себя вела и исправно выполняла работу. Послушно делала, что велят, и никогда не жаловалась. Голос ее звучал странно, казался незнакомым.

– Разве я не читала все положенные молитвы в часовне? Разве не учила усердно уроки, что задавали учительницы? И ела похлебку без всяких возражений? И содержала свою камеру в чистоте?

Мисс Брюер с улыбкой покачала головой и сказала, что именно за хорошее поведение Доус и переводят. Разве же не приятно получить такое поощрение? Голос матроны смягчился. Она понимает: Доус просто испугалась. Да, арестанткам Миллбанка зачастую трудно поверить, что в мире есть и другие тюрьмы, с менее строгими порядками.

Мисс Брюер шагнула к решетке.

– Теперь я оставлю вас с мисс Прайер: она поможет вам свыкнуться с мыслью о переводе в Фулэм, – сказала она. – Позже к вам зайдет мисс Хэксби и разъяснит подробнее, что да как.

Вероятно, она ждала ответа и, не услышав от Селины ни слова, опять пришла в недоумение. Не знаю. Знаю лишь, что она повернулась к решетке – и, кажется, уже взялась за нее. Внезапно Селина подалась вперед, да так резко, что я подумала, с ней обморок приключился, и порывисто шагнула к ней, чтобы подхватить. Но она падать в обморок не собиралась. Она кинулась к полке над столом и что-то оттуда сдернула. Жестяная кружка, ложка и книга с грохотом упали на пол – и мисс Брюер, разумеется, повернулась на шум. В следующий миг лицо ее исказилось. Селина занесла руку с зажатой в ней деревянной плошкой и со всей силы ударила. Мисс Брюер тоже подняла руку, но недостаточно быстро. Край плошки угодил прямо по глазам и переносице, и она схватилась за глаза, а потом загородила лицо локтями, прикрываясь от следующих ударов.

Потом она пошатнулась, медленно повалилась навзничь и распростерлась на полу, оглушенная и жалкая; юбки высоко задрались, открыв грубые шерстяные чулки, подвязки и розовые ляжки.

Все произошло гораздо быстрее, чем я здесь описываю, и гораздо тише, чем можно себе представить. Единственными звуками, последовавшими за грохотом упавшей кружки с ложкой, были жуткий треск удара, шумный выдох, вырвавшийся из груди мисс Брюер, и скрежет пряжки почтовой сумки по стене. Я закрыла лицо руками и, кажется, простонала в ладони: «Боже мой…», а потом шагнула к мисс Брюер. Тогда я увидела, что Селина по-прежнему сжимает плошку в руке. И увидела ее лицо – белое, потное и совершенно чужое.